ее слепоту и одновременно жестокость. Он учится строить порядок, упорядочивать вещи, устанавливать справедливые отношения.
Однако мне кажется возможным разрешить эту антиномию. Игровой дух – важнейшая принадлежность культуры, но с ходом истории игры и игрушки становятся ее остатками. Это непонятные для нас пережитки былого состояния или же заимствования из чужой культуры, лишенные смысла в той культуре, куда они введены; в обоих случаях они оказываются вне функциональной системы общества, где их наблюдают. Их в ней лишь терпят, тогда как на более ранней стадии или же в другом обществе, откуда они пришли, они были неотъемлемой частью основополагающих институтов – светских или сакральных. Конечно, тогда они вовсе не были играми в том смысле, в каком говорят о детских играх, однако они были связаны с духом игры, как его верно определяет Хёйзинга. Изменилась их социальная функция, но не природа. Перенос из культуры в культуру, пережитая ими деградация лишили их политического или религиозного значения. Но этот упадок лишь четче выявил, выделил в чистом виде их содержание, а именно структуру игры.
Пора привести кое-какие примеры. Главный и, вероятно, самый примечательный из них дает нам маска – повсеместно распространенный сакральный предмет, чье превращение в игрушку представляет собой едва ли не самую важную перемену в истории цивилизации. Но есть и другие надежно засвидетельствованные случаи подобного сдвига. Ярмарочный шест связан с мифами о завоевании небес, футбол – с борьбой за солнечный шар между двумя противоположными фратриями. Некоторые игры с перетягиванием каната когда-то помогали определять наступление нового времени года и первенство соответствующей ему социальной группы. Воздушный змей, ставший игрушкой в Европе в конце XVIII века, на Дальнем Востоке являл собой «внешнюю» душу своего владельца, который остается на земле, но магически (и реально – бечевкой, которой удерживают змея) связан с хрупким бумажным сооружением, отданным во власть воздушных потоков. В Корее воздушный змей служил козлом отпущения, с помощью которого греховная община избавлялась от бед. В Китае его использовали для измерения расстояний; как примитивный телеграф – для передачи несложных сообщений; наконец, для того, чтобы перебрасывать веревку через водную преграду, делая возможным наведение плавучего моста. В Новой Гвинее его использовали для буксировки лодок. Игра в «классики», по-видимому, представляла собой лабиринт, где поначалу теряется проходящий инициацию. Игра в «кошку на дереве», несмотря на свою детскую невинность и суету, позволяет распознать в себе страшный обычай выбора искупительной жертвы: определенная решением судьбы, а позднее с помощью звучных, но бессмысленных слогов считалки, эта жертва могла (по крайней мере, так предполагается) избавиться от своей скверны, передав ее через прикосновение тому, кого настигнет на бегу.
В Египте во времена фараонов в гробницах часто изображалась шашечная доска, и пять ее нижних клеток справа украшались благотворными иероглифами. Над головой игрока были надписи, говорившие о приговорах судилища мертвых, где председательствует Осирис. В мире ином усопший ставит на кон свою участь и выигрывает или проигрывает вечное блаженство. В ведической Индии жрец раскачивался на качелях, чтобы помочь солнцу подняться на небосклон. Траектория качелей, как считалось, соединяет небо и землю. Ее сравнивали с радугой – другим связующим звеном между небом и землей. Качели часто ассоциировались с идеей дождя, плодородия, обновления природы. Весной торжественно раскачивали изображения Камы – бога любви – и Кришны – покровителя стад. Все мироздание раскачивалось на космических качелях, и это движение увлекало за собой людей и целые миры.
Торжественные игры, периодически устраивавшиеся в Греции, сопровождались жертвоприношениями и процессиями. Посвященные тому или иному божеству, они представляли собой благочестивое подношение в форме силы, ловкости или грации. Эти спортивные состязания изначально являлись особого рода культом, религиозной церемонией.
Азартные игры вообще постоянно связывались с гаданием, подобно тому как игры на силу и ловкость или же соревнования в загадках служили проверочными ритуалами при назначении на какую- либо важную должность или миссию. Бывает, что и современные игры не вполне свободны от своих сакральных истоков. Эскимосы играют в бильбоке только в период весеннего равноденствия – причем только в том случае, если назавтра им не идти на охоту. Такой очистительный срок невозможно было бы объяснить, если бы игра в бильбоке не являлась изначально чем-то большим, чем простая забава. В самом деле, она служит поводом для всевозможных мнемотехнических формул. В Англии существует постоянная дата для игры в юлу, а если в нее играют не вовремя, то ее разрешается отнять. Известно, что в старину в деревнях, церковных приходах и городах имелись гигантские волчки, которые крутили религиозные братства в ритуальных целях и во время определенных праздников. Здесь детская игра, по-видимому, имеет нагруженную смыслом предысторию.
Со своей стороны, хороводы и пантомимы продолжают или дублируют забытые ныне религиозные обряды. Во Франции это, например, «Берегитесь, там на башне», «Северный мост» или «Рыцари у брода», а в Великобритании – «Дженни Джонс» или «Старый Роджерс».
Этого уже достаточно, чтобы обнаружить в сценариях таких потех воспоминания о женитьбах с похищением невесты, о различных табу, о похоронных обрядах и многих других забытых обычаях.
В конечном итоге нет такой игры, где специалисты-историки не обнаружили бы последнюю стадию упадка какой-либо торжественной и принципиально важной деятельности, от которой зависело процветание или свершение судьбы отдельного человека или целого сообщества. Вопрос, однако, в том, не является ли глубоко ошибочной такая доктрина, считающая любую игру последней, унизительной метаморфозой какой-то серьезной деятельности? Не представляет ли она собой на деле просто оптическую иллюзию, никак не разрешающую проблемы?
* * *
Да, действительно, лук, праща и духовая трубка сохраняются в виде игрушек, когда на смену им приходит более мощное оружие. Но ведь дети играют также и с водяными или пистонными револьверами, с пневматическими карабинами, в то время как револьвер или ружье не вышли пока из употребления у взрослых. Они также играют и с миниатюрными танками, подводными лодками и самолетами, сбрасывающими игрушечные атомные бомбы. Нет такого нового оружия, которое сразу не превращалось бы в игрушку. И наоборот, ничем не доказано, что дети уже и в доисторическую эпоху не играли с самодельными луками, пращами и духовыми трубками, в то время как их отцы применяли их «по-настоящему» и «взаправду», если воспользоваться красноречивыми выражениями детского языка. Вряд ли нужно было ждать появления автомобиля, чтобы играть в дилижанс. Игра в «монополию» воспроизводит функционирование капитализма – она не приходит ему на смену.
Это замечание столь же действительно в сакральной, как и в профанной области. У индейцев пуэбло из штата Нью-Мексико имеются «качинас» – полубоги, составляющие главный
