заканчивается на рассвете, и карнавал продолжается лишь определенное время. Маскарадный костюм возвращают в магазин или вешают в шкаф. Каждый вновь становится тем человеком, каким был раньше. Точность границ препятствует здесь отчуждению. Оно возникает лишь в результате постоянной незримой работы. Оно появляется тогда, когда нет больше четкой границы между феерией и реальностью, когда субъекту удается постепенно обрести в своих собственных глазах вторичную, химерическую личность, которая захватывает его и требует себе непомерных прав по сравнению с реальностью, закономерно несовместимой с нею. И наступает момент, когда
отчужденный – ставший иным – начинает яростно и безнадежно отрицать, подчинять себе или же разрушать эту слишком неподатливую обстановку, которая для него немыслима и вызывающе неприемлема.
Примечательно, что в случае agôn'a, alea или mimicry причиной пагубного отклонения никогда не является интенсивность игры. Отклонение всегда возникает из-за смешения игры с обычной жизнью. Оно происходит тогда, когда управляющий игрой инстинкт вырывается из жестких рамок времени и места, вопреки заранее принятым императивным конвенциям. Можно играть сколь угодно серьезно, доходить до полного изнурения, рисковать всем своим состоянием, даже жизнью, но нужно уметь остановиться на заранее зафиксированном пределе и вернуться в свое обычное состояние, где правила игры, одновременно освобождающие и обособляющие, более не действительны.
Состязание – это закон обычной жизни. Случайность также не противоречит реальности. В ней играет свою роль и симуляция, как это видно на примере жуликов, шпионов, беглецов. Напротив, головокружение практически полностью изгнано из нее, если не считать некоторых редких профессий, где, собственно, профессиональным достоинством человека является умение его преодолевать. К тому же оно почти немедленно влечет за собой угрозу смерти. На ярмарочных аттракционах, служащих для искусственного головокружения, принимаются строгие меры безопасности, чтобы устранить всякий риск несчастного случая. И все равно бывает, что они происходят, даже на таких машинах, которые задуманы и построены с целью обеспечить максимальную безопасность клиентов, да к тому же периодически подвергаются тщательным проверкам. Физическое головокружение, экстремальное состояние, лишающее человека всяких возможностей защиты, так же трудно вызывать, как и опасно испытывать. Поэтому стремление к расстройству сознания или восприятия, чтобы распространиться на повседневную жизнь, должно принимать формы весьма отличные от тех, которые оно получает в аппаратах, создающих вращение, стремительное перемещение, падение или другое резкое движение, и изобретенных для того, чтобы вызывать головокружение в замкнутом и защищенном мире игры.
Эти дорогостоящие, сложные, громоздкие сооружения существуют лишь в парках аттракционов столичных городов или же периодически сооружаются на ярмарочных площадях. Уже самой своей атмосферой они принадлежат к миру игры. К тому же вызываемые ими потрясения по самой своей природе точно соответствуют определению игры: они кратковременны, непостоянны, точно рассчитаны, прерывисты, словно ряд партий или соревнований. Наконец, они остаются независимыми от реального мира. Их действие ограничено их собственным существованием. Они прекращаются, как только машину останавливают, и не оставляют у любителя таких упражнений иных следов, кроме легкого кружения в голове, пока он не вернется в обычное уравновешенное состояние.
Чтобы головокружение освоилось в повседневной жизни, приходится заменять эти скоротечные эффекты физики темными и смутными силами химии. И тогда за желанным возбуждением или сладостной паникой, которые лишь ненадолго и грубо доставляют эти ярмарочные сооружения, обращаются к наркотикам и алкоголю. Но на сей раз бурное коловращение оказывается уже не вне реальности, не обособленным от нее – оно утверждается и развивается прямо в ней самой. Хотя опьянение и эйфория, подобно физическому головокружению, тоже способны на время разрушать устойчивость зрения и координацию движений, освобождать человека от тяжести воспоминаний, мук ответственности и давления внешнего мира, но их воздействие не прекращается вместе с приступом. Они постепенно, но надолго вносят нарушения в работу организма. Они мало-помалу создают постоянную потребность и невыносимую тревогу. Все это бесконечно далеко от игры – деятельности всегда побочной и необязательной. В опьянении и интоксикации стремление к головокружению все более вторгается в реальность – все шире и пагубнее, потому что вызывает привыкание, отдаляя тот порог, за которым человек начинает испытывать искомое расстройство чувств.
В данном случае опять-таки поучителен пример насекомых. Среди них есть такие, что любят играть в головокружение, начиная с бабочек, пляшущих вокруг пламени, и заканчивая маниакальным вращением водяных жуков-вертячек, превращающих поверхность малейшей лужицы в серебристую карусельную площадь. Но у насекомых, особенно у общественных насекомых, бывает и «искажение головокружения» в форме опьянения и с самыми бедственными последствиями.
Так, муравьи одного из самых распространенных видов, Formica sanguinea, жадно лижут пахучие эфирно-жировые выделения из брюшных желез небольших жесткокрылых под названием Lochemusa strumosa. Муравьи заносят их личинки к себе в муравейник и кормят их столь тщательно, что недокармливают своих. Вскоре личинки Lochemusa пожирают все потомство муравьев. Муравьиные царицы, не получая должного ухода, производят на свет одних лишь бесплодных псевдогинных особей. Муравейник вымирает и исчезает. Другие муравьи, Formica fusca, в свободном состоянии убивают лохемуз, но не трогают их, когда находятся в рабстве у Formica sanguinea. Испытывая такой же вкус к пахучему жиру, они держат у себя паразитов видаAtemeles emarginatus, которые также приводят их к гибели. Однако они уничтожают этих паразитов, находясь в рабстве у муравьев Formica rufa, которые терпеть их не могут. Таким образом, перед нами не какое-то необоримое влечение, а своего рода порок, способный исчезать в определенных обстоятельствах: в частности, рабство то вызывает его, то позволяет ему сопротивляться. Господа передают свои вкусы пленникам1.
Подобные случаи добровольного одурманивания не являются изолированными. Муравьи еще одного вида, Iridomyrmex sanguineus [26] из Квинсленда, разыскивают гусениц серых бабочек-лунок, чтобы напиваться пьянящей жидкостью, которую те выделяют. Они сдавливают челюстями сочные ткани этих личинок и выжимают содержащийся в них сок. Высосав одну гусеницу, они принимаются за другую. Беда в том, что гусеницы лунок пожирают яйца муравьев-iridomyrmex. Бывает и так, что насекомое, выделяющее пахучую жидкость, само «знает» о своей власти и возбуждает в муравьях их порок. Так, гусеница Lycaena arion, изученная Чепменом и Фрохоуком, имеет специальный медовый мешочек. Когда ей встречается рабочий муравей вида Myrmica Іаеѵіnodis, она приподнимает передние сегменты своего тела, приглашая муравья перенести ее в муравейник. А питается она личинками этих myrmica. Муравей не интересуется ею в те периоды, когда она не выделяет меда. Наконец, яванское полужесткокрылое насекомое Ptilocerus ochraceus, описанное Киркальди и Джейкобсоном, имеет в середине брюшка специальную железу, выделяющую токсичную жидкость, и угощает ею муравьев, которые жадно поглощают ее. Они сразу же сбегаются лизать жидкость, она парализует их, и муравьи становятся легкой добычей для ptilocerus'a [27].
Пожалуй, такое порочное поведение муравьев
