Эта трагическая жизнь отразила кризис самой идеи. С того момента, как «его величество факт» выступил в пользу догадки Геккеля — Фохта, обнажилась теоретическая незрелость этой догадки, тем более распространённого её понимания. Ведь, примитивным было само представление о том, что искомое звено будет по свойствам просто равномерной смесью признаков обезьяны и человека (да ещё принимая за эталон «обезьяны» ныне живущих антропоидов): если пропорции приближаются к 50:50, значит, действительно, это — переходная форма, от неё вниз легко мыслить сдвиг к обезьяне в пропорции 75: 25 или вверх к человеку в пропорции 25: 75. Теперь пора было бы дальше развить теорию: во-первых, показать на фактах, что вновь открытый вид имеет свою собственную внутреннюю натуру. Иными словами, надо было бы углубить идею Геккеля и Фохта о заполняющей пробел между обезьяной и человеком некоей самостоятельной зоологической форме. Человек произошёл из этой зоологической формы, а не прямо из обезьяны. Надо было бы познать, описать эту зоологическую форму в её своеобразии. Однако умами владели лишь сопоставления человека с орангутанами и гиббонами, шимпанзе и гориллами. Лишь много позже и несколько в стороне от столбовой дороги советский антрополог Г. А. Бонч-Осмоловский позволил себе утверждать, что по некоторым признакам, в частности в строении конечностей, ископаемые гоминиды уклоняются и от человека, и от обезьян. Во-вторых, и это главное, теория должна была бы раскрыть, что отсутствие речи (основное отличительное свойство обезьяночеловека) вовсе не требует столь сильных питекоидных отклонений в черепе и архитектонике мозга. Но до этого вывода науке о мозге тогда было ещё далеко.
Яванского питекантропа принялись усердно трактовать, если можно так выразиться, как «первую попытку» явления человека. Дарвин победил Геккеля, но дорогой ценой. Теология открыла объятия эволюционизму. Бог мог сотворить не готового человека, а питекантропа (или, скажем, Homo habilis) — постепенное раскрытие заложенной в него сущности эмпирическая наука называет эволюцией, предысторией, историей, а теология — актом. Но питекантроп (или Homo habilis) — это не помесь человека с обезьяной, это человек с примесью обезьяньих черт: человек не произошёл от обезьяны, а был создан из обезьяны.
Впрочем, в конце XIX в. такова была лишь глубоко скрытая перспектива интерпретаций. В частности, яванскому питекантропу очень недоставало каких-нибудь сопутствующих каменных орудий, что, как всем казалось, обязательно говорило бы о его человеческом нутре. Однако в 1936 г. в другом месте Явы, в Паджитане, но в сходных геологических условиях Кёнигсвальд обнаружил изделия раннепалеолитического типа, и переосмысление обезьяночеловека пошло беспрепятственно, хотя оно и без того шло к тому времени полным ходом.
Но 1891 г. находился не на нисходящей, а на вершине восходящей линии эпопеи обезьяночеловека. Это был великий триумф дерзкой догадки Геккеля, Фохта, Мортилье. Все сближали питекантропа с обезьяной. Об этом с горечью пишет профессор Леруа-Гуран: «Глаза видят только то, к чему готовы, а тогда время ещё не настало понять, что радикально отделяет человеческую линию от обезьяньей… Палеонтология ещё надолго обязалась сохранять компромисс между антропоидом и Homo sapiens, и даже по сегодняшний день образ человекообезьяны не только царит в популярной литературе, а и самые учёные труды преследует своего рода ностальгия по предку-примату»[47].
Первое десятилетие XX в. было отмечено крутым подъёмом числа находок остатков ископаемых предков человека. С чрезвычайной быстротой из-под земли появляются челюсть из Мауера (близкая по характеру к питекантропу яванскому), скелеты неандертальцев из Ла-Шапель-о-Сен, Мустье, Ла Феррасси, Ла Кина, Крапины. Их уже хорошо умеют увязывать с геологией и с археологией, но анатомически по-прежнему делят по возможности поровну или на неравные доли между обезьяной и человеком. «Видели только то, что отклоняется от нас и приближается к обезьяне, — сетует дальше Леруа-Гуран, — но надо же было так поздно понять, что эти якобы обезьяньи признаки могли вполне оказаться всего лишь отражением столь отдалённой общности происхождения, что на деле сравнение теряет всякую значимость»[48].
Он совсем не прав в этих поисках спасения от идеи обезьяночеловека, но прав, что в первом десятилетии XX в. она владела умами исследователей. Да, в ископаемых черепах обращали внимание только на те признаки, которые отклоняются от нас. Главное отклонение искали в мозге, а не в согнутом положении тела (находки одна за другой подтверждали вполне вертикальную позицию). Тем самым подлинная идея Геккеля — Фохта пробивала себе ход.
В 1908 г. немецкий анатом Г. Швальбе опубликовал основательный труд, который окончательно пресёк распространение этой идеи на геологические времена моложе среднего плейстоцена и на морфологические формы менее питекоидные (т. е. менее в чём-либо сдвинутые от человека в обезьянью сторону), чем перечисленные останки западноевропейских неандертальцев.
Чтобы оценить роль этой книги, сделаем отступление. Выше мы говорили о попытке Катрфажа и Ами тянуть линию неандертальцев в более молодое время, к нашим дням, и включать в неё костные остатки с неизмеримо слабее выраженными неандерталоидными особенностями. Их «Канштадская раса» не состоялась, но кроме Катрфажа и Ами было немало других, предлагавших вниманию мировой антропологической науки, в том числе международных конгрессов, черепа позднего или даже вполне современного происхождения, имевшие стёртые неандерталоидные (т. е. тем самым питекоидные) черты.
Среди них по крайней мере один должен быть выделен — польский антрополог К. Столыгво. В 1902 и 1904 гг. он опубликовал отчёты о находке в скифском кургане близ села Новоселки Киевской губернии скелета, принадлежащего по ряду признаков к неандертальскому типу. Упомянутый немецкий антрополог Швальбе выступил с критикой в 1906 г., доказывая, что череп из Новоселок не тождествен черепам западноевропейских классических неандертальцев, вымерших в доисторическое время. Тогда Столыгво в двух статьях 1908 г. привлёк данные многих других антропологов, доказывавшие, что в историческое время на Земле сохранялся вид, который можно назвать «постнеандерталоидами» и который в морфологическом отношении отличается от ископаемых европейских «классических неандертальцев», но отличается и от Homo sapiens. Швальбе не продолжал прямой полемики: в том же 1908 г. вышел его капитальный труд, где неандертальцами признаются только среднеплейстоценовые «классические неандертальцы». Столыгво же в последующие годы снова возвращался к своей концепции, развивая и углубляя её. Вот как он формулирует свой вывод в статье, опубликованной в 1937 г.: кроме пренеандерталоидов и классических представителей неандертальской расы, «все остальные нисходящие неандерталоидные формы, известные до настоящего времени, относятся к периодам более поздним, чем мустьерский, к верхнему плейстоцену, а также и к более поздним временам — предысторическим, протоисторическим и даже современным»[49].
Распространено представление, будто в споре Столыгво — Швальбе бесспорная победа осталась на стороне Швальбе. Напротив, к фактам, собранным Столыгво, в настоящее время можно добавить указания на многие другие костные останки неандерталоидного типа, найденные в слоях Земли верхнего плейстоцена и голоцена (современной геологической эпохи), в том числе исторического времени. Есть находки костей палеоантропов очень молодого геологического возраста на пространствах от Тибета до Западной Европы, в особенности же в Африке (начиная с неандерталоидных черепов из Флорисбада и Кэп-Флетса).
Капитальное исследование Швальбе и призвано было оборвать эту нить, косвенно напоминавшую и о доходящем до современности «человеке троглодитовом» Линнея. Строгим определением набора диагностических признаков Швальбе отсёк среднеплейстоценовых неандертальцев от других, хоть и близких форм. Те остеологические материалы, которые установленному им анатомическому стандарту не отвечают, должны быть раз навсегда отклонены. Никакой нисходящей линии, никаких постнеандерталоидов, никаких стёртых форм — вид Homo primigenius морфологически очерчен по десятку европейских ископаемых особей среднего плейстоцена. Именно их облик должен отныне стать «пропуском» в ряды неандертальцев. Точно так же Швальбе анатомически определил питекантропов и отделил их от неандертальцев. Теперь был наведён порядок. «Обезьянолюди» — это древнейшая форма. Между ней и людьми стоит особый вид — люди «первоначальные». Наконец, люди современного физического типа — Homo sapiens. Правда, для этого упорядочения Швальбе пришлось пожертвовать существенной общебиологической закономерностью и постулировать для эволюции человека совершенно особый порядок: питекантропы вымерли, исчезли с лица земли, когда появились неандертальцы, а в свою очередь эта эволюционная форма, предшествовавшая Homo sapiens, вымерла, исчезла с лица Земли тотчас после появления этого последнего. В действительности так почти никогда не бывало в истории видов, живших на Земле, ибо вид, давший начало другому эволюционно последующему виду, при этом сам не исчезает, а более или менее длительное время сосуществует, а иногда и надолго переживает своих успевших вымереть потомков. Происходит то, что на языке биологии называется дивергенцией: от исходной формы отпочковывается новая и понемногу всё более отклоняется в своём эволюционном развитии. Но в учении о происхождении человека догмат, введённый Швальбе, требует признать исключение из правила, а именно линейную эволюцию: питекантропы якобы исчезли с появлением на Земле неандертальцев, последние исчезли с появлением «человека разумного». То ли он истребил свою предковую форму, то ли лишил её всяких экологических условий существования.
