И еще один день запомнился мне надолго. Ясон и Яшма проходили среди пасущихся газелей Томсона, как вдруг Ясон остановился и начал всматриваться во что-то впереди. Яшма подошла и встала с ним рядом, и я, проследив за их взглядами, увидел крошечного газеленка, припавшего к земле. Мать паслась поблизости, еще не подозревая, что ее детенышу грозит опасность.
Мгновение спустя Яшма метнулась вперед, собираясь схватить малыша за ухо. Но мать не уступала шакалу в ловкости и тут же бросилась на защиту детеныша, опустив голову и нацелившись на хищницу маленькими острыми рожками. Яшма успела увернуться, газель погналась за ней, а подскочивший Ясон схватил детеныша. Газель мгновенно обернулась и погналась за Ясоном. По примеру Яшмы Ясон отпустил жертву и бросился бежать от матери. Газель много раз бросалась в атаку то на одного, то на другого шакала; ей даже удалось дважды наподдать рогами Ясона так, что он кубарем покатился прочь, но остался невредим. Минут через восемь Яшма все же унесла добычу и, чтобы не привлекать внимания матери, затащила ее в ближайшую нору. Как только малыш исчез из виду и его жалобного крика больше не стало слышно, газель отошла в сторону. Ясон не успел заметить, куда исчезла Яшма с добычей, и стоял, озираясь по сторонам, но вот Яшма вылезла из норы, таща мертвого газеленка. Вскоре они с Ясоном дружно уплетали свою добычу.
В последующие недели я несколько раз видел, как и обыкновенные, и чепрачные шакалы успешно охотились на детенышей газели Томсона, и каждый раз парами. Видел я и как газеленок сумел вырваться и удрать от пары шакалов, хотя они трижды его хватали, а один раз даже потащили в зубах! Малыш воспользовался тем, что мать напала на шакалов, отбежал, забился в самую середину группы самцов газели Томсона, бросился на землю и крепко к ней прижался. Шакалы некоторое время принюхивались, но, очевидно, потеряли след и побрели прочь.
Рацион каждого шакала, по-видимому, зависит в какой-то мере от его местообитания. Так, соседям Ясона, охотившимся в более холмистой местности с высокой травой, было легче ловить птиц, змей и даже грызунов, чем Ясону и Яшме, чьи охотничьи угодья располагались преимущественно на равнинах с низкой травой. В участки некоторых шакалов входили берега речки Мунге, и в сезон созревания фигового дерева они лакомились падалицей. Насколько я знаю, подобного деликатеса Ясону с семейством пробовать не доводилось — фрукты на его охотничьей территории почти не попадались, хотя шакалы с жадностью едят самые разнообразные плоды, если только сумеют до них добраться. Правда, в иные сезоны во владениях Ясона появлялось множество грибов, в то время как его соседи на холмах с высокой травой были лишены этого лакомства. Семейство Ясона питалось несколькими видами грибов. Однажды Руфус на моих глазах слопал такой гриб, который шакалы обычно не трогают. Что тут началось! Минут через десять он словно взбесился: стал носиться кругами, потом бросился в лобовую атаку на газель Томсона, затем — на самца гну! И оба животных поспешили убраться подобру-поздорову — должно быть, они были ошарашены не меньше меня. Может быть, гриб вызывал галлюцинации, и Руфус оказался под влиянием наркотика? Этот вопрос так и остался без ответа — мне больше ни разу не попадались такие грибы и определить их вид так и не удалось.
Тем не менее шакалы, очевидно, вполне благополучно существуют на хорошо сбалансированной диете — мясо, насекомые и немного фруктов. Мы еще не знаем, как формируется у молодых шакалов предпочтение, оказываемое определенным видам корма, и зависит ли оно от того, какую пищу приносят им родители. Меня нередко спрашивают, учатся ли маленькие шакалы охотиться, глядя на своих родителей. В отношении некоторых видов добычи этого утверждать нельзя. Руфус и его однопометники делали попытки охотиться за насекомыми, копаясь в траве и щелкая зубами, когда им не было еще и трех недель. Возможно, они реагировали на движения насекомых. В этом возрасте все охотничьи приемы щенят были просто игрой, настолько они были неловки, — мы почти не видели, чтобы малыши ели насекомых. И только позже, когда мать перестала кормить их молоком, они всерьез принялись ловить насекомых.
Яшма стала отучать щенят от молока, как только им исполнилось два месяца. Временами она позволяла им сосать, как раньше, а иногда вдруг отдергивала соски. Если малыши продолжали к ней лезть, она убегала, порой спотыкаясь о собственных детей. Время от времени щенки настойчиво пытались добраться до материнских сосков, и в наказание им доставался несильный укус в нос, но чаще Яшма принималась вылизывать неслуха — эта уловка нередко применяется шимпанзе и другими обезьянами и обычно отвлекает малышей от вожделенного молока.
Как только их отучили от молока, щенята сразу же стали гораздо более самостоятельными. Обычно под предводительством Руфуса они отходили от норы метров на двадцать, а то и дальше, охотясь за насекомыми или просто обследуя окрестности. Один раз Слиток наткнулся на лягушку. Он прыгнул на нее, но не успел приземлиться, как она скакнула вперед. Слиток прыгнул снова, и я расхохотался, глядя, как эти совсем непохожие друг на друга существа прыгают друг за другом. А когда лягушка наконец нырнула в лужу, Слиток застыл как вкопанный, и я увидел, что он уставился на свое отражение в луже. С превеликой осторожностью он потянулся носом к носу своего двойника, но, коснувшись воды, отскочил, чихая и тряся головой. Минуту спустя он снова ткнулся носом в лужу и опять отскочил. Когда он подбирался к воде в третий раз, к нему подошел Руфус, и оба несколько секунд созерцали свое двойное отражение. Потом Руфус решил потрогать лужу лапой и сбил так долго волновавшее щенков отражение.
Период прекращения молочного кормления совпал с первыми проявлениями агрессивности у щенков. Иногда, разыгравшись, Эмба кусалась так сильно, что Синда взвизгивала. А Руфус, свалив кого-нибудь из щенят, стоял над поверженным, как маленькая копия разъяренного взрослого шакала, — шерсть на шее и холке взъерошена, а хвост вытянут назад как палка. Щенята научились рычать и огрызаться — новые выражения в щенячьем лексиконе!
Руфус первый ввел в игры прием «удар задом». Этот прием наблюдается у взрослых шакалов во время драк, особенно тогда, когда им надо отогнать грифов или орлов от добычи. Нападающий стоит лицом к лицу с врагом и вдруг, перевернувшись на 180 градусов, изо всех сил наподдает задней частью тела по противнику, а часто еще и подпрыгивает вверх, оттолкнувшись всеми четырьмя лапами. Этот прием особенно хорош для расталкивания грифов — он не только наводит на них страх, но и защищает глаза шакала от когтей и клюва врага. С течением времени все щенята научились применять в играх «удар задом», но при этом они боролись и кусались не всерьез, и только Руфус всегда старался взять верх, пользуясь малейшим предлогом, чтобы превратить игру в настоящую драку. Как и следовало ожидать, чаще всего все шишки валились на Синду, потому что она первая начинала праздновать труса: припадала к земле и старалась спрятаться даже в тех случаях, когда другой щенок на ее месте просто вступил бы в игру. Синда все больше и больше отходила, держалась особняком или лежала в стороне, пока ее братья и сестренка резвились.
Вполне возможно, что именно в этих детских играх шакалы, как и многие другие животные, стремятся выявить те общественные позиции, которые им предстоит занять в дальнейшей жизни, по крайней мере во взаимоотношениях друг с другом. И действительно, было похоже на то, что начиная с двухмесячного возраста каждый из них, за исключением Синды, пытался верховодить.
Слиток и Эмба во всем были равны, хотя в конце концов Слиток все же одерживал верх над сестрой. Но было очевидно, что над всеми будет царить Руфус — самый сильный, самый агрессивный.
Однажды — щенятам было в то время около десяти недель — старик Ясон прибежал к логову, таща в зубах заднюю часть новорожденной газели Томсона. Мы в первый раз видели, как щенята получают полноценный кусок мяса, с кожей и костями. Не успел Ясон выпустить добычу из пасти, как Руфус уже заявил на нее права: с яростным рычанием он обернулся к прибежавшим Слитку и Эмбе, норовя цапнуть их за нос, так что они отступили. Это напомнило мне, как преображался мой ручной большеухий лисенок, когда я давал ему мышь или другое мелкое животное целиком, в шкурке. В мгновение ока он превращался в разъяренного дикого зверя, и прикоснуться к нему в такой момент решился бы разве что сумасшедший. С Руфусом происходило то же самое. Эмба быстро прекратила всякие попытки добраться до еды, но Слиток все вертелся вокруг и каждый раз, когда Руфус бросался на него, в свою очередь щелкая зубами на Эмбу, изливая на нее враждебность, которую не смел проявить по отношению к брату.
Синда держалась от них подальше и потому раньше всех заметила, как примерно через час вернулась Яшма с головой газеленка в зубах. Впервые в жизни маленький заморыш пировал без помех. Синда все еще наслаждалась едой, когда Руфус спустя еще час отошел с набитым брюхом от остатков грандиозной трапезы. Только кости, несколько клочков шкуры да два маленьких копытца — вот и все, что он оставил Слитку и Эмбе. Внезапно Руфус застыл как изваяние, уставившись на Синду. Потом вперевалочку заспешил к ней и, когда она отшатнулась, поспешно уступая ему свой кусок, подхватил его и поволок прочь. Оттащив добычу метров на тридцать от логова, он закопал ее в куче зебрового навоза. Потом с самодовольным видом праведника шлепнулся рядом и уснул. Я не могу удержаться от смеха, наблюдал эту «собаку на сене», тем более что Синда успела спокойно и с удовольствием поесть, пока ей никто не мешал.
