игры не являются регулярными и фиктивными. Скорее можно сказать, что они или регулярны, или фиктивны. И если какая-то регулярная игра в тех или иных обстоятельствах кажется не знающему ее правил занятием серьезным и непонятным, то есть частью обычной жизни, то для такого озадаченного, но любопытного чужака она тут же может послужить канвой для развлечения и симуляции. Легко понять, почему дети, силясь подражать взрослым, переставляют наугад реальные или воображаемые фигуры на фиктивной шахматной доске и могут считать забавной такую игру «в шахматную игру».
Все эти соображения, призванные уточнить природу игры, найти наибольший общий знаменатель всех игр, одновременно и показывают все их многообразие, и заметно расширяют круг явлений, который обычно обследуют при их изучении. В частности, приведенные замечания заставляют включить в него две новые области: во-первых, тотализаторы и азартные игры, во-вторых, подражание и интерпретацию. И все же остается еще немало других игр и развлечений, которые остаются в стороне или описываются лишь приблизительно: например, воздушные змеи, волчки, пазлы, пасьянсы и кроссворды, карусели, качели и некоторые ярмарочные аттракционы. К ним еще надо будет вернуться. Пока же проведенный выше анализ позволяет определить игру в главных чертах как деятельность:
свободную, то есть ее нельзя сделать обязательной для игрока, чтобы игра тут же не утратила свою природу радостно-влекущего развлечения;
обособленную, то есть ограниченную в пространстве и времени точными и заранее установленными пределами;
с неопределенным исходом, то есть нельзя ни предопределить ее развитие, ни предугадать ее результат, поскольку необходимость выдумки оставляет некоторую свободу для инициативы игрока;
непроизводительную, то есть не создающую ни благ, ни богатств, вообще никаких новых элементов и, если не считать перемещения собственности между игроками, приводящую к точно такой же ситуации, что была в начале партии;
регулярную, подчиненную ряду конвенций, которые приостанавливают действие обычных законов и на какой-то момент учреждают новое законодательство, единственно действительное на время игры;
фиктивную, то есть сопровождаемую специфическим сознанием какой-то вторичной реальности или просто ирреальности по сравнению с обычной жизнью.
Все эти различные качества – чисто формальные. Они ничего не предрешают в содержании игр. Однако тот факт, что два последних – регулярность и фиктивность – оказались почти взаимоисключающими, показывает, что описываемые ими явления имеют некую скрытую природу и теперь их требуется подвергнуть классификации, стремясь учитывать уже не те черты, которые отличают их от остальной реальности, но те, которые распределяют их по группам с оригинальной, уже ни к чему другому не сводимой спецификой.
Игр существует так много и они так разнообразны, что поначалу кажется вообще невозможным найти какой-то принцип классификации, позволяющий распределить их все по немногочисленным и четко определенным категориям. Кроме того, у них столько разных аспектов, что можно рассматривать их со многих точек зрения. О нерешительности и неопределенности, в которых пребывает наш ум, хорошо свидетельствует обычная языковая лексика: в самом деле, в ней применяется несколько конкурирующих классификаций. Нет смысла противопоставлять друг другу карточные игры и игры на ловкость, или же игры салонные и стадионные. Действительно, в одном случае в качестве критерия классификации берется инструмент игры, в другом – основное качество, которое для нее потребно, в третьем – число участников и атмосфера во время партии, наконец, в последнем – место, где происходят состязания. Кроме того, – чем еще более осложняется дело – в одну и ту же игру могут играть один или несколько человек. Одна и та же игра может мобилизовать сразу несколько качеств или же не требовать ни одного.
В одном и том же месте можно играть в весьма различные игры: развлечениями на открытом воздухе служат и деревянные лошадки, и диаболо, но ребенок, пассивно наслаждающийся увлекающим его вращением карусели, находится в ином состоянии духа, чем тот, кто пытается как можно точнее поймать на палочку подброшенное на веревочке кольцо. С другой стороны, во многие игры играют вообще без всяких инструментов и принадлежностей. Да еще одна и та же принадлежность может выполнять разные функции в зависимости от той или иной игры. Обычно шарики служат инструментом игры на ловкость, но один из игроков может отгадывать, четное или нечетное число их зажато в кулаке противника, – тогда они оказываются инструментом азартной игры.
Однако на этом последнем выражении следует задержаться. Им обозначается фундаментальная черта одного четко определенного разряда игр. Очевидно, что при игре на тотализаторе и в лотерею, в рулетку и в баккара игрок находится в одном и том же настроении. Он сам ничего не делает, а лишь ждет решения судьбы. Напротив, боксер, бегун, шахматист или игрок в классики прилагают все усилия для выигрыша. Неважно, что одни из этих игр – атлетические, а другие – интеллектуальные. Настроение игрока в них одно и то же – он старается победить соперника, поставленного в те же условия, что и он. Итак, представляется оправданным различать игры азартные и состязательные. А главное, становится интересно выяснить, нет ли каких-то других столь же фундаментальных настроений, дающих нам рубрики рациональной классификации игр.
* * *
Рассмотрев в этих целях различные возможности, я предлагаю разделить игры на четыре основные рубрики, в зависимости от преобладания важности в той или иной игре состязательности, случайности, симуляции или головокружения. Я буду называть их соответственно Agôn, Alea, Mimicry и Ilіnх. Все четыре разряда, несомненно, принадлежат к области игр: мы играем в футбол, в шары или в шахматы (agôn), мы играем в рулетку или лотерею (alea), мы играем в пиратов, играем Нерона или Гамлета (mimicry), и мы играем, стремительным вращением или падением вызывая в себе органическое состояние смущения и расстройства (іlіnх). Однако этими обозначениями еще не покрывается весь мир игры. Они делят его на четверти, в каждой из которых правит свой самобытный принцип. Они разграничивают секторы, где группируются однородные игры. Но внутри этих секторов различные игры размещаются в одинаковом порядке, согласно сходной прогрессии. Поэтому их можно также разместить между двумя противоположными полюсами. На одной оконечности почти безраздельно царит принцип развлечения, шалости, вольной импровизации и радостной беспечности; в них проявляется ничем не контролируемая фантазия, которую можно назвать paidia. На противоположной оконечности эти спонтанно-экспансивные проказы почти полностью поглощаются – или по крайней мере дисциплинируются – другой, дополнительной тенденцией, которая во многом, но не во всем обратна их капризно-анархической природе: это растущая потребность подчинять их произвольным, императивным и намеренно стеснительным конвенциям, все более и более сковывающим и затрудняющим достижение желаемого результата. Сам этот результат остается совершенно бесполезным,
