Звуки, которые издает Cricetomys, Приводят человека в бешенство, но имеют одно чрезвычайно полезное применение. Эти отдельные «кпок-клок», издаваемые сериями от одного до десяти — они разделены неравными интервалами, — оказались необыкновенно удобными для угадывания количества щелчков на пари. Должен признаться, что по вечерам, закончив работу, мы следовали примеру нашего персонала и частенько делали ставки на количество щелчков Cricetomys. Надо сказать, что шансами на выигрыш тропические леса много богаче, чем ипподромный тотализатор.
Однажды я сказал белому чиновнику (он заправлял в Африке территорией, равной Уэльсу, и притом много лет), что изловил в его саду крысу со спирально завитым хвостом и мышь с желтыми пятнами. Он сочувственно поглядел на меня и спрятал подальше бутылку с виски. Весь этот вечер он пристально следил за мной: должно быть, ждал, когда я сообщу, что вижу розовых мышей, гоняющихся друг за другом по стенам его бунгало. Однако подвержен влиянию алкоголя был скорее он, чем я, потому что он провел в этой стране чуть ли не всю жизнь и свел знакомство с тысячами бутылок виски — и ни с одной безобидной маленькой пестрой мышкой Lemniscomys.
Возле поселка Мамфе водится небольшая мышь поразительного облика. По середине ее спинки сбегает черная полоса, окруженная рядами желтых пятнышек, вся остальная поверхность спинки и бока покрыты продольными рядами таких же пятнышек. Дальше, к северу и к западу от Мамфе, на смену этому зверьку приходит родственная форма, у которой пятна сливаются в полоски, а окраска меняется на черную с белым.
Мы часами пытались сфотографировать это животное, но оно при малейшем звуке ракетой взлетает в воздух, словно подброшенное мощной пружиной, и молниеносно исчезает. Скорость нервных процессов у этих существ превышает самые невероятные домыслы. Они реагируют на раздражители более чем мгновенно, если это только возможно: прыгают еще до того, как вы шевельнулись. Они прокладывали ходы среди стеблей травы, и мы ставили там свои ловушки, но они настолько чутки, что поймать за ночь пару мышей на сотню ловушек считалось приличным уловом.
На вырубке встречались крысы — почти бесконечно разнообразные по размерам, сложению, окраске. Серая и черная крысы, которые, покинув родные места — одна в Центральной Азии, а другая в лесах Восточной Индии, — увязываются за человеком повсюду, куда бы он ни проник, до сих пор, как полагали, до Мамфе еще не добрались. Однако, к моему большому удивлению, местная черная с синим отливом крыса на поверку оказалась Rattus rattus, нашей старой знакомой — черной крысой. Живет здесь и местный светло-бурый вид.
Вдруг ни с того ни с сего в нашем жилище распространилось чудовищное, неукоснительно нарастающее зловоние. Поначалу мы просто косились друг на друга, но с течением времени вонь достигла такой концентрации, что мы пришли к заключению: «Этого просто не может быть», да и расход мыла, если на то пошло, даже возрастал. Наконец я решил учинить тщательный обыск и обнаружил, что иссиня-черные крысы целыми когортами кончали самоубийством под кровлей нашего дома, насколько я понял, вследствие попыток полакомиться нашими коллекциями шкурок и скелетов, пропитанных для сохранности мышьяком.
Несмотря на многочисленность, крысы никогда — или очень редко — попадаются на глаза днем, кроме представителей одного вида, ведущего дневной образ жизни. Иногда я наблюдал, как эти крысы резвятся в траве, их ярко-зеленая и рыжая шерстка так и сверкает на солнце, словно лакированный металл, соперничая с ярким нарядом бабочек. Днем крысиными ходами пользуются несколько видов потрясающе красивых ящериц.
Ящерицы-агамы соперничают с расписным китайским фарфором и новейшей керамикой Парижа, вместе взятыми, особенно самцы. Самки скромно окрашены в оливковозеленый цвет с кирпично-красными пятнами по бокам, зато самцы разряжены в ярчайшие красные, голубые, зеленые и желтые цвета, которые меняют насыщенность в зависимости от силы солнечного освещения. Ящерицы часто забираются в дома, носятся на своих длинных лапах за насекомыми или затаиваются в засаде где-нибудь в уголке, непрестанно кивая головками, словно соглашаются со всеми мнениями, высказанными в их присутствии.
Мне нужно было для изучения заполучить несколько таких ящериц, и я предложил небольшое вознаграждение тому из помощников, кто первый изловит агаму после стартового сигнала. Я выходил на веранду, засекал местонахождение ящерицы по кивающей на солнце головке и давал сигнал участникам соревнования. Толпа охотников бросалась вперед. Ящерица — она обитала непременно в самом доме, вероятнее всего, под балками крыши — тотчас же замечала их; тут-то и начиналась потеха. Ящерица стремительно бросалась бежать, и самые рьяные охотники устремлялись за ней, но некоторые стратеги — Гонг-гонг и Фауги, наш второй препаратор, — выжидали, прекрасно зная повадки животного. И точно, наткнувшись на преграду, ящерица мгновенно бросалась в противоположную сторону. Решив, что настал подходящий для него момент, Фауги попытался перехватить ее в броске, остальные шарахнулись назад на бешеной скорости, споткнулись о него и повалились в кучу малу.
Разумеется, ящерице всегда удавалось удрать, но тут в игру вступал Гонг-гонг. Ему было лет двенадцать, и ловок он был необычайно. Ящерица не раз едва уносила от него ноги; два раза мальчик схватил летящую голубую молнию и был здорово укушен. Один раз он поймал ящерицу, упав на нее, даже укусил ее сам, но удержать так и не сумел. И только в одном случае охота завершилась успешно — когда в нее вмешался наш невозмутимый Джордж. Потягивая чай из стакана, он сидел в кресле на веранде, и, когда ящерица остановилась перевести дух, прежде чем взлететь по стене в свое убежище, он преспокойно наступил на нее.
Без упоминания крошки геккона — самого большого друга человека в тропиках — не обойдется ни одно повествование о «паразитах», обитающих в Мамфе, хотя геккона неловко ставить даже в хвосте подобного «черного списка».
Эта маленькая ящерка (их множество форм) встречается повсюду в жарких странах и каким-то таинственным образом возникает во всяком доме, как только в него вселяется человек. Это существо, взбегающее по стенам или скрадывающее насекомых в своем опрокинутом или наклоненном на 90 и больше градусов мирке, произносящее звонкие щелкающие тирады, не раз становилось другом одинокого человека в забытой богом глуши. Каждую ночь, как только зажигается свет, являются гекконы, и вскоре каждый из них становится личным знакомцем — вот у этого только что сломался хвостик, а у того только недавно отрос свеженький.
Рассказывают, что гекконы так легко приручаются, что каждый вечер являются к обеду и влезают прямо на стол за подачками. Житель тропиков, возвратившийся после многих месяцев — и даже лет — отсутствия в прежний свой дом, уже на второй или третий вечер видит рядом со своей тарелкой маленького энергичного геккончика, оживленно поблескивающего большими лучистыми глазами и виляющего хрупким хвостиком, словно миниатюрная собачонка.
Один геккончик поселился у нас в ящике, где мы хранили хирургические инструменты. Мы беспокоили его каждое утро, вынимая свои препараторские орудия, но он оставался непреклонным даже после того, как расстался с хвостом, запутавшись в шнурке от компаса. Он попросту отбросил хвостик, отломив его у корня, как будто это ненужный зонтик, и хвостик упал на дно ящика, извиваясь и дергаясь, как маленькое животное. Хвостик он снова отрастил некоторое время спустя, но даже это бедствие не могло помешать ему исполнять взятую на себя роль нашего сторожевого пса. Бродя по потолку, он поджидал, пока туда не усядется какое-нибудь насекомое, привлеченное светом лампы. Тогда, невзирая на размеры жертвы — а многие насекомые были не меньше его самого, — он подкрадывался к ней, как кошка к мышке. Подбирался все ближе и ближе, пока, позабыв о кошачьих хитростях, не бросался вперед, как терьер, очертя голову. Случалось ему и промахнуться, а бывало, что жук, бабочка или богомол улетали как раз в тот момент, когда он готовился к броску, но, если уж он впивался в добычу, начиналась великая битва. Сильные насекомые пытались вырваться, но маленький геккон трепал и тряс их с такой силой, что казалось, вот-вот присоски на его лапках не выдержат и отлепятся от потолка, где вся группа висела вопреки законам тяготения.
Он упал лишь один раз и приземлился по всем правилам. Когда он вцепился в богомола длиной чуть ли не в десять сантиметров, началась битва не на жизнь, а на смерть. Они подняли такой тарарам, что все мы положили ручки и стали наблюдать за ходом сражения. Богомол — существо поистине ужасное, всегда готовое ввязаться в драку, хотя бы и с самим человеком. Когда такое чудище опускается перед вами на стол, оно становится на дыбы, поворачивает свою страшную головку на стебельке-шейке и пялится вам прямо в лицо своими злобными выпуклыми глазками. Он замирает в боксерской стойке, согнув мускулистые лапки, усаженные рядами острых, похожих на зубы шипов, — такими «объятиями» самка богомола встречает не только врага, но и собственного супруга.
