за исключением того, что доход от этого потенциального аукциона идёт неразборчивому в средствах чиновнику, а не в казну, как было бы в условиях прозрачного аукциона. Конечно же, этот аргумент «взятки как неофициального (и эффективного) аукциона» рассыпается [
в прах], если более эффективный производитель имеет несгибаемые моральные принципы и отказывается платить взятки; в таком случае коррупция позволит менее эффективному производителю получить лицензию.
Коррупция может также «искажать» правительственные решения мешая административному регулированию. Так, если водопроводная компания, поставляющая некачественную воду, прибегая к подкупу ответственных чиновников, сможет продолжить такую практику, [определённо] будут отрицательные экономические последствия – участятся случаи заболеваний, передаваемых грязной водой, что в свою очередь повысит расходы на здравоохранение, и как следствие снизит производительность труда.
Но если административное регулирование было «ненужным», коррупция может и повысить экономическую эффективность. К примеру, до правовой реформы 2000 года, чтобы открыть фабрику во Вьетнаме, требовалось подать десятки документов (включая характеристику заявителя и его медицинскую справку), в том числе около 20-ти, выдаваемых [центральным] правительством; говорят, что требовалось от шести до двенадцати месяцев на то, чтобы собрать все необходимые документы и получить все согласования [250]. В такой ситуации, может оказаться предпочтительным, чтобы потенциальный инвестор подкупил соответствующих чиновников и быстро получил лицензию. Можно сказать, что инвестор выигрывает в том, что он [получает возможность] заработать больше денег, потребитель выигрывает от того, что его спрос удовлетворяется быстрее, а чиновники – от того, что становятся богаче (хотя, конечно, имеет место нарушение доверия [злоупотребление] и государство недополучает свой законный доход). По этой причине часто говорят, что мздоимство может повысит экономическую эффективность зарегулированной экономики тем, что возвращает рыночные силы, хотя и незаконными методами. Именно об этом говорил ветеран американской политологии Самюэль Хантингтон (Samuel Huntington) в своём, ставшим классическим, пассаже: «в терминах экономического роста, хуже чем общество с жёсткой, сверхцентрализованной, бесчестной бюрократией, может быть только общество с жёсткой, сверхцентрализованной и честной бюрократией» [251]. Опять же, взяточничество, которое позволяет предприятиям обойти административное регулирование может быть, а может и не быть экономически полезным (хотя, в любом случае, остаётся незаконным, и, в лучшем случае, морально сомнительным); всё зависит от самой природы такого регулирования.
Так что, экономические последствия коррупции зависят от того [а] какие решения затрагивает коррупционный акт, [б] как взятка используется её получателями, и [в] что стало бы с деньгами, если бы коррупция не имела места. Я мог бы также затронуть такие вопросы, как «предсказуемость» коррупции (к примеру, есть ли «установленный тариф» за «определённые» услуги продажных чиновников?) или степень «монополизации» на рынке взяток (например, скольких людей нужно будет подкупить, чтобы получить лицензию?). Но штука в том, что объединённый результат всех этих факторов трудно предсказать. Именно поэтому мы наблюдаем такие значительные различия между странами в смысле взаимосвязи между коррупцией и экономическими показателями страны.
Если влияние коррупции на экономическое развитие такое неоднозначное, то как же обстоит дело с влиянием второго на первое? Мой ответ: экономическое развитие облегчает сокращение коррупции, но автоматической реакции здесь нет. Очень многое зависит от сознательных усилий, направленных на сокращение коррупции.
Как я уже говорил, история демонстрирует, что на ранних этапах экономического развития коррупцию трудно контролировать. Тот факт, что сегодня нет такой бедной страны, которая была бы [одновременно] очень честна, говорит, что страна должна [сначала] подняться из абсолютной бедности, прежде чем она сможет ощутимо снизить уровень продажности системы. Когда люди бедны, легко купить их совесть – голодающим трудно не продать свои голоса за мешок муки, а малооплачиваемым государственным служащим трудно устоять перед искушением принять мзду. Но это не только вопрос совести и достоинства. Есть также и структурные причины.
Экономическая активность в развивающихся странах по большей части рассеяна среди множества мелких [хозяйственных] единиц (например, мелкие крестьянские хозяйства, угловые магазинчики, переезжие лотошники, артели и мастерские на заднем дворе). Это создаёт плодородную почву для мелкого лихоимства, которое может быть слишком многочисленным, чтобы его смогли выявить [и пресечь] слабо укомплектованные государственные [органы] развивающихся стран. Эти мелкие хозяйственные единицы не ведут бухгалтерского учёта или имеют его в зачаточном состоянии, что делает их «невидимыми» для целей налогообложения. «Невидимость» в сочетании с недостатком административных ресурсов у налоговых ведомств дают невысокую собираемость налогов. Эта неспособность собирать налоги ограничивает государственный бюджет, что в свою очередь, по ряду причин, стимулирует мздоимство.
Прежде всего, невысокие доходы бюджета не дают платить достойные зарплаты государственным чиновникам, которые становятся склонными ко взяточничеству. Вообщето, очень примечательно [и достойно уважения], как много чиновников развивающихся стран живут честно, несмотря на то, что получают сущие гроши. Но всё равно, чем ниже зарплаты, тем выше шансы, что чиновники поддадутся искушению. Далее, ограниченный государственный бюджет ведёт к незначительной социальной защите или отсутствию таковой. Поэтому бедняки вынуждены полагаться на покровительство политиков, которые раздают всевозможную помощь лоялистам в обмен на голоса. Чтобы делать это, политикам нужны деньги, поэтому они берут взятки у корпораций, отечественных и иностранных, которым нужно их расположение. И наконец, небольшой бюджет не даёт правительству выделять [достаточно] средств на борьбу с коррупцией. Для выявления и предания суду зарвавшихся чиновников, правительству необходимо привлекать (штатных или приглашённых) высокооплачиваемых [судебных] бухгалтеров-ревизоров и юристов. Борьба с коррупцией – недешёвое удовольствие.
С улучшением условий жизни, люди могут повысить стандарты своего поведения. Экономическое развитие также увеличивает возможности государства по сбору налогов – хозяйственная деятельность становится более «видимой», да и административные ресурсы возрастают. Это в свою очередь позволяет повысить зарплаты бюджетникам, расширить социальные льготы и тратить больше средств на выявление и пресечение должностных преступлений госслужащих, – и всё перечисленное помогает снизить коррупцию.
Указав на всё это, важно подчеркнуть, что экономическое развитие автоматически не создаёт более честное общество. К примеру, как я уже говорил, США были более коррумпированной страной в конце XIX в., чем в его начале [когда они были менее развиты]. Более того, некоторые богатые страны намного более коррумпированы, чем бедные. Чтобы проиллюстрировать этот тезис, давайте взглянем на «Индекс восприятия коррупции» («Corruption Perception Index»), опубликованный в 2005 г. влиятельной международной организацией, борющейся с коррупцией – «Transparency International». [301] Согласно этому «Индексу» Япония (подушевой ВВП 37180 долл. в 2004 г.) делит 21-е место с Чили (4910 долл.), страной, которая едва ли имеет 13 % её дохода. Италия (26120 долл.) делит 40-е место с Кореей (13980 долл.), которая достигает уровня только половины её дохода и Венгрией (8270 долл.) – уровень одной трети. Ботсвана (4340 долл.) и Уругвай (3950 долл.), несмотря на то, что имеют подушевой ВВП всего в 15 % от итальянского или 30 % от корейского, намного опережают их на своём 32-м месте. Эти примеры говорят о том, что экономическое развитие [само по себе] автоматически не уменьшает коррупцию. Чтобы достигнуть этой цели, нужно предпринимать целенаправленные усилия. [302]
Слишком много рыночных сил
Недобрые Самаритяне не только используют коррупцию как безосновательное «объяснение» провала неолиберальной политики (они-то сами считают, что их политика не может быть неверной), но ещё и решение проблемы коррупции, которое они продвигают, только ухудшает, а не улучшает положение.
Недобрые Самартияне, основывают свой тезис на неолиберальной экономике и утверждают, что наилучший подход к коррупции – это впустить больше рыночных сил как в частный, так и в общественный сектор – решение, которое тесно увязано с их экономической программой рыночного фундаментализма. Они утверждают, что высвобождение рыночных сил в частном секторе, то есть дерегулирование, не только повысит экономическую эффективность, но также и снизит коррупцию тем, что лишит политиков и бюрократов тех самых полномочий, которые позволяют им распределять ресурсы, и которые-то и позволяли им вымогать взятки в первую очередь. Кроме того, Недобрые Самаритяне воплотили в жизнь ряд мер, основанных на так называемом «Новом Государственном Управлении» («New Public Management» – NPM), которое призвано повысить
