50, № 28).
В трактате Брахот (6а) сказано: «Если кто-то хочет убедиться в присутствии демонов, то следует взять пепел и посыпать вокруг кровати, и утром он увидит нечто вроде следов петушиных лап» (The Book of Legends: 793, № 35).
Любопытная типологическая параллель к этому талмудическому свидетельству была зафиксирована в украинском Полесье. Так, в быличке из с. Нобель Заречненского р-на Ровенской обл. говорится, что демона, принимавшего на себя облик покойного мужа и навещавшего вдову, удалось опознать как раз по необычным («петушиным») следам: знающие люди посоветовали женщине посыпать песком пол в доме – «то побачыш, хто до тебе ходыть. И от, то булы ноги пэўнячые, пэтуховые [увидишь, кто к тебе ходит. И вот были ноги (т. е. следы) петушиные]» (Виноградова 1997: 61). Этот сюжет стоит особняком среди множества других славянских рассказов об узнавании присутствия нечистой силы по оставленным ею следам. Мотив птичьих следов, оставленных ходячим покойником (т. е. демоническим существом), сближает полесский меморат с еврейскими легендами о явлении демонов. Возможно, перед нами пример адаптации еврейского сюжета фольклорной традицией Ровенщины, когда образ верховного демона Асмодея оказался сниженным до образа обыкновенного ходячего покойника.
Среди персонажей еврейской фольклорной несказочной прозы следы, похожие на следы лап огромной птицы, оставляет после себя лантух (ЕНС: 123), птичьи ноги имеет и демоническое существо хайнатум, поверья о котором бытовали у евреев Могилевской и Минской губерний. Хайнатум – безобразная женщина с распущенными волосами, страшным лицом, человеческим туловищем, птичьими ногами и клювом. Она приходит в дом, где только что родился ребенок, чтобы убить его; для оберега на пороге комнаты ставят курильницы, в которых зажигают кусочки шкуры или волосы, вырезанные «баалшемом»-знахарем. Рассказывали о некой женщине, певшей петухом по нескольку часов в день. Это произошло с ней оттого, что она видела хайнатум, после чего ее ребенок умер, а сама она с тех пор от испуга поет петухом и постепенно превращается в такую же хайнатум (АИЭА, кол. ОЛЕАЭ, д. 381 [А. Филипов. Художественное творчество белорусских евреев; май 1891], л. 25 об. – 26). Вероятно, перед нами поздняя трансформация представлений о злобной демонице Лилит, наносящей вред новорожденным младенцам. Имя демонологического персонажа – хайнатум – по всей видимости, можно соотнести с «ха-аин атум» (‘ain ’atum), букв. «закрытые глаза» (за это уточнение авторы благодарят израильских коллег Ш. Кол-Яакова и Д. Шапира).
В апокрифическом (псевдоэпиграфическом) древнерусском «Слове святого отца нашего Иоанна Златоустого о том, как первое погани веровали в идолы и требы им клали» (Гальковский 1913: 55–63) упоминается ритуал жертвоприношения «навьям» (духам предков), который совершали славяне-«двоеверцы», растапливая баню и приготовляя угощение для гостей из иного мира: «Навемъ мовь творять. И попелъ посреде сыплють, и проповедающе мясо и молоко, и масла и яица, и вся потребная бесомъ, и на пець и льюще въ бани, мытися имъ велят. Чехолъ и оуброусъ вешающе въ молвици [мовьници – О.Б., В.П.]. Беси же злооумию ихъ смеющеся, поропръщются в попелу том, и следъ свои показають на пролщение имъ» (Гальковский 1913: 60). Хотя в поучении и говорится, что бесы-«навьи» оставляют в рассыпанном пепле свои следы, характер этих следов не конкретизируется. Несколько по-иному представлен этот же ритуал в другом поучении – «О посте к невежам»; действо приобретает черты гадания, приуроченного к Великому четвергу: «Въ святый великий четверток поведають мрътвымъ мяса и млеко и яица, мылница топять и на печь льютъ, и пепелъ посреде сыплютъ следа ради, и глаголютъ: “Мыйтеся!”, и чехлы вешаютъ и убрусы, и велятъ ся терти. Беси же смеются злоумию ихъ, и влезши мыются и порплются въ попеле томъ, яко и куры, следъ свой показаютъ на попеле на прельщение имъ, и трутся чехлы и убрусы теми. [Гадающие] егда видятъ на попеле след и глаголютъ: “Приходили къ намъ навья мыться”. Егда то слышатъ бесы и смеются имъ…» (ср.: Соболевский 1890: 229; Гальковский 1913: 15). В этом фрагменте уточняется, что свое присутствие демоны обнаруживают, оставляя следы на пепле, в котором они «порплются <…> яко и куры». Но можно ли расценивать указание книжника, что бесы возятся в пепле подобно курам, как свидетельство того, что они оставляют в пепле именно птичьи следы?
(Отметим, что обычай гадать на поминки по пеплу, рассыпанному в бане, о том, приходили ли предки – «деды» в баню мыться, довольно долго сохранялся в белорусской традиции (СД 1: 138). Обряд посыпания пеплом двора вокруг дома, чтобы обезопасить жилище от злых духов, известен болгарам (СД 3: 668). Рационализированный вариант обычая посыпать пепел вокруг ложа присутствует в латинских книжных средневековых легендах (XIII в.), развивавшихся под влиянием талмудической традиции: Хам был известен своей невоздержанностью, и Ной велел посыпать пеплом подходы к ложу его жены – Фридмен 2000: 320.)
Точка зрения, согласно которой славянские «навьи» имеют птичий облик и оставляют птичьи следы, действительно распространена среди исследователей как народной культуры, так и памятников книжности. Опираясь на конструкцию образного параллелизма (порплются… яко куры), они реконструировали «птичий» облик «навий» (или предков). Так, например, свидетельство о «навьях» из приведенного выше текста Гальковского Н.А. Криничная соотносит с русскими народными представлениями о баннике и особо подчеркивает, что «навья появляются в птичьем (курином облике), возможно в соответствии с принесенной при строительстве бани жертвой» (Криничная 2001: 84). «Куриный» облик душ предков, по мнению исследовательницы, имеет прямую связь со следующим северорусским поверьем: «под порогом новой бани хоронят черную курицу, которую не режут, а душат, не ощипывая перьев» (Криничная 2001: 61).
Во многом справедливой критике эта точка зрения была подвергнута в одной из последних работ американского слависта А. Страхова. Он отметил, что сравнение с курами отсутствует в «Слове св. Григория» по Чудовскому списку XVI в. – здесь бесы просто возятся в золе, оставляя на ней свои следы. Нет сравнения навий с курами и в «Слове св. Иоанна Златоустаго» по наиболее раннему списку XIV–XV вв. И хотя др. – рус порплются (порпатися) имеет семантику, безусловно сходную, например, с укр. диал. порплитися, порпати ‘копаться, разгребать, выгребать (о курах и пр.)’, делать однозначный вывод «птичьем» облике демонов неправомерно, поскольку в исходном тексте речь идет о сходстве действий (копаться в золе), а не о сходстве оставленных следов, и поэтому «догадки о покойниках (равно как и о чертях) «на курьих ножках» с птичьими следами ученым надо оста вить» (Страхов 2003: 326).
Тем не менее представления о том, что нечистая сила имеет в качестве одной из своих отличительных черт птичьи («курячьи», «петуховые») ноги, бытует в славянской (в частности, полесской) устной традиции. Так, согласно быличке, записанной в
