Ознакомительная версия.
По дороге от Мурома до Арзамаса, куда я прибыл 19 августа, примечательного встретилось немного, разве что, когда начались дожди, мне представилась возможность увидеть прелестные экземпляры разных грибов, и я велел зарисовать их. Господин доктор Лепехин уехал из Арзамаса еще до моего приезда и направился в Курмыш. Сам я выехал из Арзамаса 23 августа, после того как внимательно осмотрел находящийся там мыльный и юфтяной заводы и красильни, а также поташную фабрику и известняковые карьеры.
<…>
В течение всего путешествия из Арзамаса в Пензу большой интерес у меня вызывали живущие там и сям по деревням мордвины. А поскольку своеобразная одежда мордовских женщин пока еще не представлена в Императорской Кунсткамере среди костюмов народностей, являющихся подданными русской короны, то вкупе с прочими собранными вещами я перешлю из Симбирска также и купленный за бесценок мордовский женский праздничный наряд со всеми принадлежащими к нему украшениями и побрякушками. Не знаю, известно ли нашим историкам, что эти мордвины делятся на два племени, весьма отличные как по женскому одеянию, так и по языку. Живущие в Саранском и Инсарском уездах называют себя мокша, а их собратья, проживающие окрест на Пьяне в Нижегородской губернии, – эрзя. Вокабулярий мордвинов, который г. коллежский советник Миллер[99] включил в сравнительную таблицу татарского, чувашского и других языков, собственно говоря, есть язык эрзи[100]. У мокши с ними нет почти ничего общего, кроме названий чисел и некоторых слов. Однако произношение последних большей частью тоже претерпело значительные изменения. В остальном же различия огромны. Например, эрзя называют высшее существо Pas, а мокша именуют бога и небо Skay и т. д. Я велел составить словник языка мокши, который перешлю зимой вместе с прочими моими наблюдениями их обычаев. Женский наряд у мокши гораздо более изящный, чем у эрзи, я велел зарисовать его в точности, поскольку ни одна женщина не захотела продать свои платья. Они гораздо лучше русских крестьян разбираются в травах и собирают всевозможные растения, частично для крашения шерсти, каковому занятию их женщины предаются с большой охотой, готовясь шить платья, частично для лекарств.
Перед самой Пензой у меня случилась неприятность: моя багажная подвода по недосмотру крестьян свалилась в глубокий ров, из-за чего некоторые академические инструменты и многие из моих вещей были сильно повреждены.
Еще одну статью убытков, которые я прошу возместить в первую очередь еще этой зимой, составили три-четыре хороших сверла для моего горного бурава. Во-первых, те, что были изготовлены, совсем не пригодны для бурения, поскольку лезвие не выступает над плоскостью сверла и потому при употреблении не режет. Во-вторых, взятые нами сверла настолько скверно обработаны, и в особенности так плохо приварена к железу сталь, что уже в мягкой земле сталь АВ отходит от железного винта ВС и сверло в результате ломается.
Поэтому нынешним летом я не смог поработать буравом по-настоящему. Прошу прислать мне к будущему году три-четыре хороших сверла, достаточно прочных в точке В (как показано на рисунках). <…> Когда эти сверла будут отправлять, прошу также упаковать с ними полный экземпляр «Описания сибирского путешествия» Гмелина[101], каковая книга является для меня и моих студентов незаменимым справочником; мне забыли выдать ее из книжной лавки при моем отъезде.
Уфа, 27 октября 1769 г.
Высокоблагородный и достопочтенный господин коллежский советник, высокопочтенный покровитель!
Мне, право, стыдно, что я столь часто оставлял без ответа любезнейшие и наиприятнейшие послания, коими Ваше высокоблагородие оказывали мне честь. Уповая, однако, на Вашу доброту и снисходительность, я надеюсь, что непрестанные разъезды туда-сюда и вообще летние работы послужат достаточным оправданием моего небрежения. Тем более необходимо, чтобы я исполнил свой долг, наверстав теперь на зимней квартире упущенное за время странствий по степям.
У Вашего высокоблагородия есть все основания требовать от меня более богатых естественно-исторических коллекций, по мере того как все более длительным становится мое пребывание в поле. Но поскольку мне пришлось провести большую часть этого года в степи, где попадаются только травы и животные, и, следовательно, я смог посетить лишь немногие железные рудники, то я начинаю с сетований и прошу извинения у Вашего высокоблагородия. К тому же в этом году я должен был прежде всего подбирать животных для плохо оснащенной петербургской Кунсткамеры. Все же, насколько будет в моих силах, я соберу маленькую коллекцию и перешлю ее Вам еще до Нового года вместе с академическими ящиками; при ней будет еще несколько чучел птиц[102]. Не сомневаюсь, что в будущем году, когда я объеду добрую часть оренбургских рудников и побываю у Екатеринбурга, я смогу предложить Вам что-нибудь получше. Но я боюсь слишком долго испытывать Ваше терпение. Не послал я Вам на сей раз и трав, отчасти потому, что не знаю, доставят ли они Вам удовольствие, отчасти же потому, что в таком случае я охотно переправил бы Вам лишь редкие характерные для глубинных областей Российской империи растения. Таким образом, лучше подождать до той поры, когда я смогу переслать разом большее их количество.
<…>
Повинуясь также и другому наказу Вашего высокоблагородия, доложу Вам теперь кратко о проделанном до сих пор мною путешествии. Апрель мне пришлось провести в Самаре в ожидании удобного момента, чтобы объехать земли Сиятельного графа Орлова. Окрестности произвели на меня чрезвычайно приятное впечатление благодаря прекрасным растениям и насекомым, а также потому, что здесь можно было ощутить как бы легкий переход к азиатской флоре.
<…>
Наконец я <…> направился вдоль собственно Самарской линии в Оренбург и от души наслаждался прекрасным путешествием по степи при самой благоприятной погоде. Однако, кроме животных и растений, здесь ничего нельзя было найти и собрать. По дороге от Сорочинской все чаще стали встречаться солончаки, а первые появились уже у Бузулуцкой.
В этих краях начинается также и степь, тянущаяся вдоль Самары. Она словно усеяна большими и малыми курганами, из которых лишь немногие раскопаны. В них обычно тоже ничего не находят. Исключением являются несколько особо крупных курганов, но и те уже пострадали от усердных любителей. Я велел раскопать некоторые из них, и всякий раз в самом верхнем слое земли находили массу древесных углей от сожженного хвороста. На глубине 1½ саженей лежали человеческие останки, а возле каждого скелета беспорядочно разбросанные лошадиные кости. Покойник располагался под плитой из песчаника, подобного тому, что встречается в соседнем Общем Сырте.
Между Новосергиевском и Полтавским редутом, где невероятное количество курганов, я нашел у свежераскопанного холма неотесанную каменную глыбу треугольной формы, в верхнем углу которой было высечено en basrelief [барельефное] человеческое лицо, уровень художественного исполнения коего Вашему высокоблагородию, видимо, известен. Она стояла вертикально на восточной стороне холма, на его вершине. Другая плоская глыба мягкого песчаника, длиной до 3 локтей, лежала горизонтально. Последняя, однако, оказалась разбитой, и, насколько я мог судить по обломкам и по рассказам казаков, на ней была выцарапана или выбита целая человеческая фигура. В раскопе, кроме плоского камня, лежавшего над покойником, и кое-каких человеческих костей, я обнаружил также обломки перламутровых украшений, из чего можно заключить, что труды кладоискателей не были напрасными.
<…>
У Никольского редута, в поле, стоит памятник старины или молельный дом, от которого теперь остался лишь четырехугольный фундамент в 1½ сажени. Он сооружен без известки или строительного раствора с использованием только каменных плит, положенных одна на другую, из которых состоят здешние горы. Вероятно, были выведены и своды (что могло усиливать художественное впечатление). Так как вокруг находится множество сооруженных из каменных глыб могильников, то, очевидно, это была маленькая молельня, какие и сейчас обычно встречаются на татарских кладбищах.
<…>
Недалеко от Орска находится в степи маленькая мечеть, которую господа Крафт[103] и Эйлер[104] посетили с небольшим отрядом и завладели ею, так что мне не надо было совершать военный поход против миролюбивых киргизов. Кроме того, в степи у Орска я осмотрел еще и медную гору, а у речки Елшанки, выше Орска, примечательный железорудный штрек.
Во время путешествия вниз по Яику ничто меня так не удивило, как Индерское соляное озеро. Как бы ни восхищался Ваш бывший спутник озером Ямышево, мне все-таки с трудом верится, что ему удалось увидеть хотя бы половину тех диковинок, коими обладает Индерское озеро. <…>
Ознакомительная версия.
