открыто выражающего свои взгляды и понимающего причины невозможности полной объективности новостной продукции, подчиняющейся медиафреймингам, которые в том или ином отношении зависят от исходных идеологических силлогизмов.
Изучая различные типы дискурсов и фреймов, фокусирующих внимание аудитории на конфликтных ситуациях, общечеловеческих интересах, вопросах экономики, культуры и морали, коммуникативисты приходят к выводу, что с помощью этих средств медиа усиливают свое влияние на мысли и действия публики посредством фреймирования новостей в определенном направлении.
Количество исследований на эту тему в последние годы растет вместе с многообразием медиаландшафтов в меняющемся мире и стремлениями коммуникативистов подвергнуть системно-сравнительным анализам контекстуальные особенности атрибутивных взаимосвязей между дискурсами и фреймами и их функциями в медийных процессах. Результаты исследований показывают, что масс-медиа можно охарактеризовать как «социальную силу, используемую с пользой или во вред обществу, в котором они действуют. Когда они применяются для поддержания справедливости, основ морали, единства и гармонии в обществе, они могут действовать как пособники мира во времена кризиса. Однако они также могут использоваться и как подстрекатели конфликтов и для других деструктивных целей» [148].
И поскольку важнейшим концептуальным способом использования медиа в идейных конфронтациях являются дискурсы и фреймы, условия и цели их создания необходимо знать не только журналистам, но и обществоведам разных профилей, включая, конечно, и специалистов в области медиаобразования. Правы коммуникативисты, которые призывают изучать новостные фрейминги и медиадискурсы в их атрибутивной взаимосвязанности, сочетая сравнительные контент-анализы с опросами журналистов, редакторов, издателей и других участников медийной деятельности. Это не только обеспечивает возможности глубже и разностороннее осмыслять значение такой деятельности для социально-культурного прогресса и преодоления препятствий на его пути, в каких бы ситуациях и странах они ни возникали, но и способствует модернизации теоретического базиса коммуникативистики и ее плодотворному сотрудничеству с другими современными общественно-гуманитарными науками.
Глава VIII
Эволюция прогнозов информационного общества
Футурологические прогнозы грядущего информационного общества стали предметом обсуждений в зарубежной коммуникативистике еще в прошлом столетии, когда на волне начавшегося бурного развития электронных средств связи появилась тенденция рассматривать их как технологическую основу постиндустриального капитализма, обладающего большими научно-информационными ресурсами для модернизации рычагов прогресса, способных обезопасить мир от кризисных явлений, свойственных прежним стадиям капитализма.
Экскурс в историю этих прогнозов позволяет выделить несколько этапов их эволюции. Если на первом этапе (1970-е годы) идеи перехода к информационному обществу сближались с концепциями постиндустриального капитализма, изложенными в известных трудах Даниела Белла «Приход постиндустриального общества. Опыт социального прогноза» (1974) и «Культурные противоречия капитализма» (1976), то на втором этапе (1980-е годы) такие идеи уже более определенно становятся аргументами в проектах именно информационного общества, опирающегося на ключевую роль компьютерной техники. Примером воплощения этой разновидности научного прогнозирования стала теория «третьей волны» Элвина Тоффлера. Третий этап начинается на рубеже XX–XXI веков и характеризуется уже нарастанием критических оценок ранее высказывавшихся прогнозов.
Белл утверждал, что благодаря преобразованию машинной технологии в интеллектуализированную, управляемую новыми средствами связи, качественные преобразования происходят и в других сферах жизни. В экономике центр тяжести переносится с производства на сферу услуг и исследовательские институты, ведущую роль обретают информационные средства коммуникации, способствующие и тому, что большая часть общества начинает принимать участие в его управлении и пересмотре традиционных представлений и структур. Но Белла беспокоили изменения в области культуры. С тревогой писал он о том, что в условиях, когда общество стремится развивать знания и научные силы для их эффективного использования, культура становится гедонистической, вседозволяющей, экспрессивной, не уважающей авторитеты. По его словам, «отсутствие прочной системы моральных убеждений является культурным противоречием общества» [149] и серьезно осложняет проблему его выживания. Выход из такого противоречия Белл видел в признании исторической потребности объединения культуры с религией, которая «может восстановить преемственность поколений, возвращая нас к экзистенциальным категориям, являющимся основами для скромности и заботы о других» [150].
Тоффлер в своей книге «Третья волна» выделял в истории цивилизации три волны: аграрная (до XVIII века), индустриальная (до середины XX века) и постиндустриальная, отличающаяся от предыдущих тем, что все характерные для нее структуры общества, образ жизни и сознание людей оказываются в системной зависимости от влияния электронных медиатехнологий. Критикуя вторую волну за преобладание рыночных принципов во всех сферах жизни, за безжалостную эксплуатацию природных ресурсов, за отрыв производителя товаров от потребителя, за стандартизацию форм быта и омассовление вкусов, футуролог ратовал за ликвидацию разъединения между производителями и потребителями путем создания с помощью компьютерной техники нового типа экономики – просьюмеризма (аббревиатурное соединение слов producer и consumer), обеспечивающего производство и потребление нужных товаров в «электронных коттеджах». Такая организация труда, по мнению Тоффлера, может привести к демассификации инфраструктурных связей в обществе и культуре, перенося их на экраны компьютеров.
В книге обольстительно рекламируются и другие новации тотальной компьютеризации общественной жизни, но игнорируется вопрос о собственности на компьютерную технику и цене за ее приобретение. Рыночные принципы «второй волны» критикуются, но не приводятся доказательства их исчезновения на «третьей волне». Результатом ее развития объявляется «огромный скачок в усилении значения информации, которой мы обмениваемся друг с другом. И это именно то усиление, которое объясняет, почему мы превращаемся в информационное общество» [151].
Нельзя не признать, что в отличие от постулатов Маклюэна, прогноз информационного общества Тоффлера, несмотря на утопичность его веры в панацейную миссию компьютерной техники, все же апеллирует к силам прогресса и призывает не к возврату осязаемого мира первобытных времен на электронной основе, а к обогащению запаса новых знаний об окружающей человека интеллектуально-информационной среде, с которой он должен находиться в благотворных для природы и цивилизации связях. «Во всех предшествующих обществах, – писал Тоффлер, – информсфера обеспечивала средствами общения между людьми. Третья волна размножает эти средства. И впервые в истории она также обеспечивает мощные возможности для коммуникаций между машинами и, что еще более удивительно, – для ведения разговоров между людьми и окружающей их информирующей средой» [152].
К сожалению, Тоффлеру не удалось освободиться от концептуальных уз технологического детерминизма и в XXI веке, когда в работах многих коммуникативистов акцент переносится на гуманитарные аспекты проектов информационного общества. В книге «Революционное богатство. Как оно будет создано и как оно изменит нашу жизнь» в пафосно-риторическом стиле прославляется технологический фасад, присущий «революции третьей волны», «поскольку она порождает поистине невероятные технологии. Но как индустриализация и модернизация она также означает всеобъемлющую смену цивилизации. Несмотря на все колебания на фондовых биржах и прочие препятствия, новая революция будет неуклонно продолжать шествие по земному шару», – говорится в заключительной части книги, которая заканчивается словами: «Поистине все мы живем в захватывающее время! Добро пожаловать в XXI век!»
