я вижу, что я думаю…
– Ну, Вы поживете там и подумаете о том!..
Такова была советская литература. Помните, когда Беломорканал строили, то туда отправляли писателей, где те должны были пожить, посмотреть и написать что-нибудь советское.
У моей книги «Два дома» был хороший редактор – Марина Владимировна Иванова, которая была когда-то редактором Солженицына и Трифонова. Она понимала, что редактирует не антисоветскую, но несоветскую литературу. Я помню, первое, что надо было сделать, это – заключить договор.
– Зачем? – спросил я.
– Вы получите 60 %, – ответила она.
– Зачем?
– Ну, поймете потом.
Мы благополучно заключаем договор, я получаю свои 60 %. А тогда перед сдачей в набор текст должен был еще читать так называемый контрольный редактор. Он приглашает меня в издательство и говорит:
– Я прочитал Вашу книжку. Первую из двух повестей в ней надо просто снять. Это – абсолютная антисоветчина. А вторую надо сократить вдвое!
– И что из этого получится? – спрашиваю я.
– Ну, небольшая интересная книжечка… Все-таки это будет считаться публикацией.
– На это я не согласен.
– А какие тогда могут быть варианты?
– Вариант простой. Я просто забираю рукопись и все.
И тут Марина Владимировна, которая в этот момент сидела рядом, говорит:
– Вы знаете, мы не можем отдать автору рукопись…
– Почему? – спрашивает он.
– Мы уже выплатили ему 60 %…
– Как?! – восклицает он, – до контрольного редактора?! Как вы могли?!
Советская власть хотя и была главнее всего, но деньги при этом тоже оставались деньгами. Поэтому вся структура советской жизни была направлена не то чтобы против антисоветизма, а против свободной мысли. Важно не то, что ты думаешь против, а то, что ты думаешь не так, по-своему. А ведь умение думать по-своему и есть первый шаг и к философии, и к литературе. Если ты умеешь думать по-своему или просто не умеешь думать по-другому, то это – твое счастье и твоя беда. Помните, как чёрт в «Братьях Карамазовых» говорит: «Моя мечта – это воплотиться, но чтоб уж окончательно, безвозвратно, в какую-нибудь толстую семипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит». Как и он, ты тоже хочешь думать по-другому, но не можешь.
Вопрос. А как современная литература соотносится с философией? Выключается ли она из ее рассмотрения или ее включение принимает какие-то новые формы?
В.К. Некое философствование, разумеется, присутствует, но оно присутствует в постмодернистском ключе. А постмодернизм, на мой взгляд, все-таки не совсем является философией. Или просто я человек, воспитанный на классической философии. Поэтому, собственно, за редким исключением современную литературу читаю с трудом. Беда современной литературы заключается в ориентации на рынок. И никуда здесь не деться. Шоуменство даже хороших, талантливых писателей порой ломает структуру их художественного произведения. Только что у меня вышла книжка [886], в которую мне предложили включить три своих любимых вещи. Туда я включил как раз «Два дома», «Крокодил» и «Смерть пенсионера». Посмотрев ее, главный редактор одного толстого солидного журнала сказал мне, что книжка получилась прекрасной во всех отношениях, но у нее есть один большой недостаток: небольшой тираж, она только для интеллектуалов. Но, продолжал редактор, как-то мой сын приходит и говорит, что книга некоего (гипотетического) Вани Бякина вышла тиражом три миллиона.
– Папа, это же, наверное, здорово, если три миллиона!
После этого, как он купил и прочел эту книгу, я у него спрашиваю:
– Ну и как?
– Да я ее уже на помойку отнес. А почему три миллиона?
– Вот поэтому и три миллиона, – говорю я.
На этой объяснительно-ехидной реплике главного редактора, наверно, имеет смысл прекратить нашу беседу. Слишком она многосмысленна.
Вместо заключения
Мыслима ли Европа без России?
Предуведомление от автора
Этот текст – доклад на международной конференции в Берлине. Публикую с разрешения устроителей этой встречи, которая состоялась в рамках хорошо известной в Германии конференции «Немецко-русские осенние встречи», которая в этом году отмечает свой юбилей – 20 лет. «Нежелательная» Европа? Испытание на прочность». («Wieder unerwünscht? – Europa in der Zerreißprobe»). Какие представления о будущем нашего общего континента существуют сегодня в России, Германии и других европейских странах? Как вновь найти утерянное взаимопонимание, выходящее за узкие рамки националистических соображений, и какую роль при этом должно играть гражданское общество? При этом прилагательное «нежелательная», как пишут устроители, было заимствовали из закона о «нежелательных иностранных организациях», принятого недавно в России и олицетворяющего, на их взгляд, угрозу европейской общности.
Проходила эта встреча в Берлинской евангелической академии.
Чтобы войти в проблематику моего текста, предлагаю читателю для начала вообразить, что Россия провалилась в тартарары и что Западная Европа перестала поглядывать с опаской в ее сторону. Но что такое это «тартарары»? Не случилось ли уже однажды такое – в начале прошлого века, когда, по выражению русского философа Федора Степуна, Россия рухнула в «преисподнюю небытия»? Так всем показалось, да так отчасти и было. Во всяком случае, три миллиона наиболее развитых, культурных и энергичных русских людей волей или неволей (были, скажем, высланы на «философском пароходе») покинули в эти годы свою страну и обосновались на Западе, создав там мощную русскую диаспору. Мало того, что они оказались великими комментаторами «русских событий», их русский опыт помог им разобраться и в катаклизме, надвигавшемся на Западную Европу. И, пожалуй, первое, что они попытались донести до западноевропейцев, что Россия – это часть Европы и что ее падение в бездну потянет за собой и другие страны. Так, Мережковский писал: «Мировая война слишком глубоко вдвинула Россию в Европу, чтобы можно было их разделить. Должно учесть, как следует, безмерность того, что сейчас происходит в России. В судьбах ее поставлена на карту судьба всего культурного человечества. Во всяком случае, безумно надеяться, что зазиявшую под Россией бездну можно окружить загородкою и что бездна эта не втянет в себя и другие народы. Мы – первые, но не последние. <…> Наша русская беда – только часть беды всемирной» [887].
И они рухнули в эту пропасть – Италия, Германия, Испания, Болгария…
Балканский кризис 1999 г., украинский 2014 г., боюсь, не последние в этом ряду, когда одна часть Европы ополчается на другую ее часть. Нельзя безнаказанно отказываться от своих начал и принципов. Не случайно Ключевский, наблюдая в конце прошлого века очередной взрыв варварства в Европе, апеллировал к ее духовному истоку – христианству: «Европа цивилизованная доцивилизовалась до четверенек, и ей остается взорвать самое себя ею же изобретенным динамитом, венцом научного знания, если ее вторично не спасет от безбожной мефистофелевщины верующая ирония – разбойничий крест с распятой на нем вечной истиной и любовью» [888]. Речь шла о том, что машина подменяет духовность, и эта подмена может привести к катастрофе. Он еще не подозревал о возможности фашистской чумы, против который боролись лучшие европейцы, и победили – с помощью России.
В России в
