женщинам-заклинательницам, чья магическая сила могла принести вред. Так, например, женщина по имени Рихес, называемая bancháinte, упоминается в саге Опьянение уладов – она пытается погубить Кухулина (раздевшись догола, она заставляет его отвернуться, и тем самым он чуть было не погибает от руки врага). Однако в данном примере ни о каких заклинаниях или хулительных песнях речи нет. Более показателен другой пример, из Лейнстерской рукописи саги Похищение быка из Куальнге: когда Кухулин вступает в решающую битву, королева коннахтов Медб посылает к нему двух своих заклинательниц, bancháinti, Фетан и Коллах, которые должны были «горевать о нем и оплакивать его». То есть в данном случае мы имеем дело не с «насмешками», но все же с некими магическими действиями: изобразить «плач по Кухулину» и тем самым приблизить его гибель. Но данные действия эффекта не имеют, он сталкивает их головами и убивает. Важнее другое – данные действия героем саги, как и составителем и его аудиторией, воспринимаются однозначно как вредоносные. Важно и другое – составитель текста (в другой редакции данное обозначение отсутствует) употребил понятие bancháinte не в собственно юридическом, но в некоем обобщенно-мифологическом, не строгом смысле: как лицо, владеющее вербальной магией. Видимо, в этом же, «неточном» смысле данный термин был употреблен и по отношению к Леборхам.
Данное употребление, хотя и довольно раннее, кажется нам все же вторичным. Этот термин явно не имеет сам по себе сюжетообразующей функции (в отличие от рассказов о поэте Атирне, который постоянно шантажировал королей, вынуждая их выполнять все его требования под страхом исполнения хулительной песни). Скорее, он был употреблен ранним компилятором саги для обоснования некоей вторичной мотивации, поскольку лежащий в основе образа архетип им уже не воспринимался. Уродство и знание «обо всем» уже не воспринимались как причина того, что данному персонажу «ничего нельзя было запретить».
И еще одно. В более поздней версии саги Изгнание сыновей Уснеха, записанной уже в ранний новоирландский период (прим. XIV–XV в.), в этом же эпизоде Леборхам называется – beanchaointeach, букв. женщина-плакальщица [Stokes, Windisch 1887, 111]. Так в более позднее время, преимущественно в северных районах Ирландии и в Шотландии, назывались профессиональные плакальщицы, но в то же время так же (вар. bean chaointe) именовались в центральных и юго-восточных районах сверхъестественные вестницы смерти, традиционно называемые банши (см. [Lysaght 1986, 33–4]).
Итак, кривая Леборхам, изначально – дочь раба и рабыни, затем – всезнающий трикстер, предстает постепенно как вестница смерти, а то и как сама Смерть, которая крива, которой все известно и которой действительно «ничего нельзя запретить».
Рис. 17. Банши (из современного издания)
Королева Горм(ф)лат – имя как микротекст
В вышедшей уже относительно давно, в 1986 г., статье австралийской исследовательницы средневековой ирландской культуры Энн Триндад подробно анализируется некий собирательный образ «королевы Гормлат», а точнее – трех королев, носивших это имя и явивших поразительные совпадения в том, что может быть названо «тканью судьбы» и чертами личности. Вывод, к которому приходит в результате Э. Триндад, кажется нам безусловно верным: речь идет одновременно и о трех разных персонажах, и об одном, трех – с точки зрения исторической, одном – с точки зрения мифопоэтической, причем абсолютно разделять эти две области и пытаться провести между ними четкую грань мы не можем: «это и не история, и не литература (fiction), но одновременно и то и другое» [Trindade 1986, 155]. Данная тема, тема «мультипликации» персонажа, носящего некое маркированное имя, получила затем в ирландистике интересное развитие. Так, например, к относительно близкому выводу приходит вскоре после Э. Триндад (и, видимо, совершенно независимо от нее) Даггер, которая находит ряд общих черт у восемнадцати персонажей, носящих имя Этне. Все они, по справедливому мнению автора, в первую очередь демонстрируют свою сверхъестественную ипостась. «Предположение, что все эти Этне являются реализацией образа одной Этне, доказать довольно трудно, но эта гипотеза очень интересна» [Dagger 1989, 121]. Отметим, однако, что в этом случае речь все же идет о персонажах мифических или полумифических.
Безусловно верны, хотя далеко не исчерпывающи, и разного рода исторические и культурные параллели, которые проводит Энн Триндад в своем исследовании, но все же при этом собирательный образ «королевы Гормлат», как нам кажется, требует дальнейшего изучения. В первую очередь следует обратить внимание на ее имя, не только символическое и семантически прозрачное, но и обретающее особую значимость именно в тот период ирландской истории – середина IX – начало XI в.
Но вначале постараемся описать образ этих «трех королев» как персонажей исторических и остановимся кратко на основных положениях статьи Э. Триндад.
Собственно «историческая» основа повестей об этих трех персонажах представляется нам более интересной, чем позднейшая ее интерпретация, поскольку то, что мы знаем об этих трех женщинах-королевах, собственно говоря, есть результат особого историко-поэтического осмысления прошлого, а не конспект реальных исторических событий.
О первой Гломфлат известно не так уж много. Собственно говоря, она упоминается в анналах лишь один раз: в Анналах Иннисфаллена помечено, что в 840 г. король Мунстера Федельмид мак Кримтанн похитил у короля Тары Ниалла Кайлле мак Аэда жену по имени Гормлат, дочь Доннхада. Как отмечает Э. Триндад, хотя о самой Гормлат мы практически больше ничего не знаем, «важность ее роли становится очевидной при обращении к двум другим действующим лицам этой истории» [Trindade 1986, 145]. Покинутый муж Гормлат, Ниалл Кайлле, как отмечает она, был личностью не очень значительной, однако, хотя о нем как о личности действительно известно не очень много (по крайней мере, по сравнению с Федельмидом), его политика кажется сейчас достаточно дальновидной, несмотря на неуспешность. Так, будучи представителем династии Северных Уи Нейллов, то есть принадлежа к роду, который традиционно занимал верховный трон в Таре, он тем не менее в 838 г. предложил нечто вроде военного союза Федельмиду мак Кримтанну, королю Кашеля (то есть Мунстера). По его инициативе в Клункурри (на востоке Ирландии) состоялась их официальная встреча, в ходе которой Федельмид открыто заявил о своих претензиях на верховный трон, что, как указано в Мунстерских анналах (но только в них), было принято Ниаллом, как мы бы теперь сказали, «с пониманием» (см. об этом подробнее в [O’Corrain 1972, 98–99]. Действительно, первая половина IX в. была для Ирландии периодом очень трудным, так как единичные рейды викингов постепенно приняли характер завоевания, противостоять которому могла только сильная власть, вокруг которой сложилось бы нечто вроде военного объединения. Короли Мунстера со столицей в Кашеле подходили на эту роль лучше всего. Нужна была и личность, вокруг которой объединились бы силы нескольких мелких королевств без ущерба для их собственной чести. И Федельмид мак Кримтанн, человек очень яркий, властный, но при этом – жестокий, импульсивный и, видимо, не совсем нормальный психически (о нем мы уже писали, см. [Михайлова 1999а, 133–134]) подходил на эту роль лучше, чем кто бы то ни было иной. Но
