Ознакомительная версия.
То же самое справедливо и в отношении другого столпа современного государства — представителей свободных профессий. Между 1853 и 1886 годами общее число гимназистов в Российской империи выросло в шесть раз. За тот же период число гимназистов-евреев увеличилось почти в 50 раз (со 159, или 1,3% от общего числа, до 7562, или 10,9%). К концу 1870-х еврейские дети составляли 19% всех гимназистов черты оседлости, а в одесском учебном округе — около одной трети. Как написал в начале 1870-х одесский автор Перец Смоленский, «все школы заполнены учениками-евреями, и если быть честным, евреи почти всегда лучшие в классе». Когда в 1879 году в Николаеве открылась первая классическая гимназия, в нее поступило 105 евреев и 38 христиан. А когда в 1905 году рассказчик бабелевской «Истории моей голубятни» сдал в этой гимназии приемный экзамен, его учитель Торы «мосье Либерман» ...произнес на древнееврейском языке тост в мою честь. Старик поздравил родителей в этом тосте и сказал, что я победил на экзамене всех врагов моих, я победил русских мальчиков с толстыми щеками и сыновей грубых наших богачей. Так в древние времена Давид, царь иудейский, победил Голиафа, и подобно тому, как я восторжествовал над Голиафом, так народ наш силой своего ума победит врагов, окруживших нас и ждущих нашей крови. Мосье Либерман заплакал, сказав это, плача, выпил еще вина и закричал «Виват!».
Чем ближе к вершине российской системы образования, тем выше доля евреев и очевиднее их триумф над имперским Голиафом и русскими мальчиками с толстыми щеками. Доля учеников-евреев в гимназиях была большей, чем в реальных училищах, а их доля в университетах — большей, чем в гимназиях (отчасти потому, что многие еврейские дети получали начальное образование в хедерах, ешиботах или на дому — с помощью мосье Либермана). Между 1840 и 1886 годами число студентов университетов увеличилось вшестеро (с 2594 до 12 793). Число евреев среди них возросло более чем в сто раз: с 15 (5% от общего числа) до 1856 (14,5%). В Одесском университете каждый третий студент в 1886 году был евреем. Еврейки составляли 16% слушательниц Киевских высших курсов и московских Лубянских курсов, 17% — Бестужевских курсов и 34% Женских медицинских курсов Санкт-Петербурга.
Как и в других странах, самыми популярными среди евреев предметами были юриспруденция и медицина. В 1886 году более 40% студентов юридических и медицинских факультетов Харьковского и Одесского университетов были евреями. В целом по империи на долю евреев приходилось в 1889 году 14% всех присяжных поверенных и 43% помощников присяжных поверенных (следующее поколение профессионалов). Согласно Бенджамину Натансу, «за предшествующие пять лет 22% принятых в присяжные поверенные и поразительные 89% принятых в помощники присяжных поверенных составляли евреи». 49% всех присяжных поверенных Одессы (1886) и 68% всех помощников присяжных поверенных Одесского судебного округа (1890) были евреями. В столице империи доля евреев-адвокатов составляла по различным оценкам от 22% до 42%, а доля их помощников от 43% до 55%-На самом верху, 6 из 12 видных юристов, отобранных в 1880-х для проведения в Санкт-Петербурге семинаров для помощников присяжных поверенных, были евреями. Процентные нормы, введенные в 1880-х годах, замедлили продвижение евреев в ряде профессий, но полностью становить его не смогли — отчасти потому, что все больше число евреев отправлялось учиться в университеты Германии и Швейцарии, а также потому, что многие из них практиковали нелегально. Между 1881 и 1913 годами доля еврейских врачей и дантистов в Санкт-Петербурге возросла с 11% и 9%, соответственно, до 17% и 52%.
Не менее впечатляющим и в европейском контексте знакомым было вхождение евреев в мир русской высокой культуры. Коммерциализация рынка развлечений и создание национальных культурных институтов преобразили традиционную меркурианскую специальность в элитную профессию и мощный инструмент современного мифотворчества. Братья Рубинштейны основали Русское музыкальное общество и обе столичных консерватории, сестры Гнесины создали первую в России детскую музыкальную школу, а одесский скрипач П. С. Столярский, или «Загурский», как назвал его Бабель, «поставлял вундеркиндов на концертные эстрады мира. Из Одессы вышли Миша Эльман, Цимбалист, Габрилович, у нас начинал Яша Хейфец». А также — уже после отъезда Бабеля из города — Давид Ойстрах, Елизавета Гилельс, Борис Гольдштейн и Михаил Фихтенгольц. «Загурский содержал фабрику вундеркиндов, фабрику еврейских карликов в кружевных воротничках и лаковых туфельках. Он выискивал их в молдаванских трущобах, в зловонных дворах Старого базара. Загурский давал первое направление, потом дети отправлялись к профессору Ауэру в Петербург. " В душах этих заморышей с синими раздутыми головами жила могучая гармония. Они стали прославленными виртуозами».
Еще более замечательным был успех выходцев из черты оседлости в мире изобразительных искусств (в основном, чуждом еврейской традиции). По мере того как еврейские банкиры становились заметными покровителями искусств, еврейские лица становились заметными на картинах русских портретистов (в том числе самого видного из них, Валентина Серова, который и сам был сыном еврейской женщины). Но еще более заметными во всех отношениях стали еврейские художники, или, вернее русские художники еврейского происхождения. Леонид Пастернак из Одессы был, наряду с Серовым, одним из наиболее почитаемых русских портретистов; Леон Бакст (Лев Розенберг) из Гродно был известен как лучший российский художник сцены; Марк Антокольский из Вильны был провозглашен величайшим русским скульптором XIX столетия; а Исаак Левитан из литовского Кибартая стал — и навсегда остался — самым популярным из всех русских пейзажистов. Дореволюционные школы искусств Киева и Витебска произвели не меньше прославленных художников, чем Одесса — музыкантов (Марк Шагал, Иосиф Чайков, Илья Чашник, Эль Лисицкий, Абрам Маневич, Соломон Никритин, Исаак Рабинович, Иссахар Рыбак, Ниссон Шифрин, Александр Тышлер, Соломон Юдовин). Между тем сама Одесса дала миру не меньше художников (в том числе — помимо Леонида Пастернака — Бориса Анисфельда, Осипа Браза, Исаака Бродского и Савелия Сорина), чем музыкантов (или поэтов). И это не считая Натана Альтмана из Винницы, Хаима Сутина из Минска или Давида Штеренберга из Житомира. Всем этим художникам и музыкантам приходилось иметь дело с антиеврейскими законами и настроениями, и некоторые из них покинули Россию навсегда. Однако большинство, видимо, согласилось бы с критиком Абрамом Эфросом, сказавшим о Штеренберге, что лучшее, что он мог сделать, это «родиться в Житомире, учиться в Париже и стать художником в Москве». Русский fin de siecle — и артистический, и литературный — так же трудно вообразить без беженцев из «гетто», как и немецкий, польский, венгерский.
Но прежде, чем стать русским художником, надлежало стать русским. Как и повсюду в Европе, успех евреев в предпринимательстве, профессиональной деятельности [1 искусствах (нередко в этом порядке в пределах одной семьи) сопровождался овладением национальной высокой культурой и страстным обращением в пушкинскую веру. В Санкт-Петербурге доля евреев, говоривших на русском как на родном языке увеличилась с 2% в 1869-м до 29% в 1890-м, 37% в 1900-м и 42% в 1910-м (за то же время доля говорящих по-эстонски эстонцев выросла с 75% до 86%, а говорящих по-польски поляков с 78% до 94%). Молодые евреи учились русскому языку дома, в школах, у частных учителей, в молодежных кружках и иногда у русских нянюшек, которые в позднейших воспоминаниях превращались в копии Арины Родионовны. Отец Льва Дейча, к примеру, был военным подрядчиком, который сделал состояние во время Крымской войны, исполнял еврейские обряды «по деловым соображениям», самостоятельно выучил русский язык, на котором говорил «без акцента», и «по внешности — большой окладистой бороде, костюму и пр. — походил на вполне культурного человека, скорее на великорусского или даже европейского коммерсанта». У сына его, известного в будущем революционера, была польская гувернантка, «репетитор по общим предметам», а в ранние годы и русская няня «с симпатичными чертами лица», которую дети «очень любили как за добрый приветливый нрав ее, так особенно и за рассказываемые ею нам чудные сказки». Закончив в Киеве Русскую гимназию, он стал народником и пришел к заключению, что, «как только евреи начнут говорить по-русски, они, подобно нам, станут "людьми вообще", "космополитами"». Многие стали.
Тем временем, ученики раввинских семинарий Вильны и Житомира (ставших после 1873 года учительскими институтами) обращались в религию русской культуры без отрыва от изучения еврейской традиции. Иошуа Стейнберг, именитый знаток древнееврейского языка, преподававший в Вильне скептически настроенной аудитории, выучил русский, согласно Гиршу Абрамовичу, «по синодальному переводу Библии, и всю жизнь использовал в своей речи архаический синтаксис и особые библейские выражения». Он говорил по—русски со «следами еврейского акцента», но, судя по всему, все время: и дома, и на уроках, которые в основном заключались в переводе текстов Исайи и Иеремии на русский и обратно на древнееврейский. Целью преподавания было изучение иврита; главным результатом было приобщение к русскому языку многочисленных выпускников хедеров, большинство которых официально в семинарию не поступало (а большинство поступавших не становилось раввинами). По словам Абрамовича, «многие из этих бедствующих юных самоучек учили русский с помощью его древнееврейско-русского и русско-древнееврейского словарей и по его же написанной по-русски грамматике древнееврейского языка, из которой они нередко заучивали наизусть целые страницы».
Ознакомительная версия.
