class="p1">В Верхокамье широко распространены рассказы о том, как тот или иной мужчина жестоко страдал в то время, когда женщина безболезненно разрешалась от бремени, — при этом страдалец необязательно был ее мужем и/или отцом будущего ребенка, как это и было в случае с Климентием Леонтьевичем, описанном во второй главе. Считают, что женщине для этого достаточно надеть с наговором на мужчину свой пояс, например:
Соб.: Говорят, на мужчин насылают ребячьи муки, не слышали?
Это тоже слыхала. А вот старый вот был учитель у нас, у его подруга была. Она когда забеременела, ему в опушку вшила поясок с какой-то молитвой, не знаю, с какой. Вот подруга замаялась — ребенка она рожала, — а он стал кататься по полу-то: «Ой, рожу скоро, ой, рожу, ой-ой!» Сколько-то она мучилась, родила — и он встал как ни в чем ни бывало. В опушку куда-то, в штаны, вшила какой-то поясок с молитвой, а он не догадался. А потом он осознал: «Чё это я хворал это место, ты ребенка рожала, в ту пору же я хворал! Ты ведь мне это сделала!» Вот это я слыхала [193].
Несмотря на то, что существуют и «мужские» рассказы о колдовстве, все же очевидно, что колдовской дискурс по преимуществу женский. Если понимать веру в колдовство как способ говорить о проблемах в отношениях, о власти и агрессии, то можно понять, почему это так: в мужской среде принят другой язык для выражения и разрешения конфликтов, предполагающий большие возможности для открытого проявления враждебности. Женщины говорят о своих проблемах на языке традиционных фольклорных образов, в большей степени, чем мужчины, перекодируя социальную реальность. Впрочем, и мужчинам не чужд этот язык, особенно в ситуациях, где они выступают в роли «слабого» (парень, которого присушили; жених на свадьбе, испорченный колдуном по просьбе отвергнутой подруги; муж роженицы, страдающий от робячьих мук; проигравший участник состязания колдунов и т. д.).
Обереги
Правила поведения при взаимодействии с предполагаемыми знаткими внешне сводятся к избеганию конфликтов (Если никому не досадишь, никто не исколдует [194]), однако при этом носители традиции располагают целым арсеналом апотропеических средств, которые используют тайно. Их можно разделить на две группы: пассивные и активные. К первой группе относятся обереги, связанные с упованием на божественную защиту, — нательный крест, молитва (Иисусова и воскрёсная, иногда — псалом «Живый в помощи») [195] и, редко, иные сакраменталии (одна из информанток, например, утверждала: К колдуну иди, книгу неси, книгу, и никогда он не испортит [196]). Приемом пассивной защиты является и такой способ:
Нитку напрясть изо льна с воскрёсной с молитвой и на голое тело под одежду надеть, тоже с молитвой [197].
Ко второй группе оберегов следует отнести все способы выражения символической агрессии — жесты, предметы и вербальные формулы. Из жестов наиболее распространен кукиш. Эта комбинация из трех пальцев представляет собой фаллический символ и, наряду с синонимичными жестами и другими подобными символами (например, коралловыми подвесками в виде рога у народов Южной Европы), имеет отгонную семантику [Левкиевская 2002: 146–148]. Вербальный аналог этого жеста — матерная брань, также выражающая угрозу и доминирование. Жесты угрозы, принятые в других регионах (например, плевок в сторону предполагаемого колдуна [198]), в Верхокамье непопулярны из-за страха оскорбить колдуна и тем самым навлечь на себя еще большую опасность. Предметы-обереги используются так, чтобы их не было видно (например, булавку втыкают с внутренней стороны платья или в подкладку фуражки). То же относится к вербальным оберегам — открытые инвективы не применяются, а специальные формулы следует произносить про себя, например:
«Колдун-портун, ешь свое мясо, пей свою кровь». Вот если видишь, что он идет тебе навстречу. Или пересекает вот дорогу. И вот так: «Колдун-портун, ешь свое мясо, пей свою кровь». Про себя, конечно! Громко — учует ведь он! [199]
Обереги двух групп часто используют одновременно, например:
Вот если колдун попадается навстречу, надо ему фигу казать, ну, просто вот так (показывает), и воскрёсную молитву творить [200].
Если воскрёсную молитву не знашь, дак такую (Иисусову. — О. X.) творишь молитву, да фигу вот покажешь, идет если он навстречу дак. Сложишь пальцы вот так, молитву творишь и… и здороваться тоже надо, конечно [201].
<У нас тут> через человека всё колдуны. Я сама боюсь, я всё равно с фигами хожу.
Соб.: С чем?
С фигами. Фигушки в карман. Они, говорят, не любят фигушки.
Соб.: Вроде, говорят, ещё воскрёсная молитва помогает.
Ну, воскрёсная молитва, говорят, помогает. Я её не могу, это, заучить, она трудно учится <…> Ну, вот, если идёшь по дороге, надо при хресте, при поясе ходить и ну хотя простую Исусову молитву читать. Можно и, если знаешь, может быть, можно и эту, воскрёсную молитву читать [202].
Чтоб крест все время на себе был, с молитвой и… все говаривали у нас: «Колдунья-портунья, порти свое сердце, легкие, печень, свою кровь горячую». Вот так всегда говорить надо [203].
И вот — ты должна, говорит, всегда эту молитву (псалом «Живый в помощи». — О. X.) знать. Если она будет у тебя при себе или ты будешь ее знать — тебя чернокнижник не достанет. Еще, говорят, если человек, мол, чернокнижник — надо носить булавки. Мы всегда булавки носим [204].
Дак вот они не любят, если у кого, вот если иголка воткнёна, кверху жалом еще, вот так, вот так ниткой замотана вот если — колдун не может уже испортить. Да еще с молитвой дак [205].
Осторожное поведение и дублирование приемов защиты связаны с сильным страхом перед колдунами, которым боятся перечить, пересекать дорогу — в прямом и переносном смысле:
Пересечешь вот дорогу какому-то врагу — может испортить [206]; А поперек-то скажешь, а кто знат, он какой человек-от [207].
Еще примеры:
Вот мы разговоры слыхали, что Митя колдует, — и по одной улице боялися ходить, и чтоб на глаза не попадать, и не дай Бог дорогу пересекчи.
Соб.: Да? А что могло быть?
Дак пустит, кого… захромаш — нога заболит, и рука заболит, или чё-нибудь вот! [208]
Пуще боишься тогда, когда дорогу пересекат. Идешь дак оглядываешься: лишь бы чё-нибудь не по ему не сделать
