У этой непростой связи между писателем и читателем есть начало; она зародилась однажды вечером в далекой Месопотамии. Это плодотворная, но анахроническая связь между первобытным творцом, который рождает в момент смерти, и посмертным творцом, или, скорее, поколениями посмертных творцов, которые побуждают творение говорить и без которых любое письмо мертво. С самого начала чтение было апофеозом письма.
Люди быстро поняли, какие возможности дает письмо, и писец невероятно возвысился в месопотамском обществе. Абсолютно очевидно, что чтение имело для него не менее важное значение, но ни название его профессии, ни социальное восприятие его деятельности не признавало акта чтения и было сосредоточено на его способности записывать. Фактически для писца было безопаснее оставаться не тем, кто получает информацию (и следовательно, способен наделять ее смыслом), а тем, кто просто записывает ее ради общественного блага. Хотя писец мог быть глазами и языком полководца или даже царя, такого рода политическую власть не следует выставлять напоказ. Возможно, именно поэтому символом Нисабы, месопотамской богини писцов, было стило, а не глиняная табличка.
Трудно переоценить значение роли писца в месопотамском обществе. Писцы были необходимы, чтобы отправлять сообщения, чтобы передавать новости, чтобы записывать царские приказы, чтобы хранить законы, чтобы отмечать астрономические данные, необходимые для ведения календаря, чтобы рассчитывать нужное количество солдат, рабочих, припасов или голов скота, чтобы следить за финансовыми сделками, чтобы записывать медицинские диагнозы и предписания, чтобы сопровождать военные экспедиции и вести военную хронику, чтобы собирать налоги, заключать контракты, сохранять священные религиозные тексты и развлекать народ чтением Гильгамеша. Ничто из этого не было бы возможным без писца. Он был рукой, глазами и голосом, благодаря которым осуществлялось общение между людьми. Вот почему месопотамские авторы обращались напрямую к писцу, зная, что никто, кроме него, не сможет передать их послание: «Моему господину скажи вот что: так говорит Такой-то, ваш слуга»[395]. «Скажи» относится ко второму лицу, к «тебе», к древнему предку «Дорогого читателя» более поздней литературы. Каждый из нас, читая эту строчку, сейчас, спустя много веков, становится этим «ты».
В первой половине второго тысячелетия до н. э. жрецы храма Шамаш в Сиппаре, в Южной Месопотамии, воздвигли монумент, все двенадцать граней которого были покрыты письменами, описывающими обновление храма и увеличение дохода царской казны. Но вместо того чтобы датировать записи своим собственным временем, эти первобытные политики датировали их временем правления царя Маништушу из Аккада (приблизительно 2276–2261 годы до н. э.), таким образом искусственно состарив финансовые притязания храма. Надпись заканчивается следующим заверением: «Это не ложь, это точно правда!»[396] Как вскоре обнаружил писец, благодаря своему искусству он обрел способность менять историю.
Учитывая, какая власть была сосредоточена в руках месопотамских писцов, они быстро сформировали слой аристократической элиты. (Много лет спустя, в XVII и XVIII веках уже христианской эры, писцы Ирландии все еще находились на особом положении: штраф за убийство ирландского писца соответствовал штрафу за убийство епископа[397].) Лишь некоторые граждане Вавилона могли стать писцами, и благодаря своей функции они существенно возвышались над другими членами общества. Текстовые книги (школьные таблички) были обнаружены в самых богатых домах Ура, из чего мы можем заключить, что чтение и письмо считались занятиями аристократии. Тех, кого избирали писцами, учили начиная с очень раннего возраста в частной школе э-дубба, или «доме табличек». Хотя в комнате, уставленной глиняными скамейками, которую археологи обнаружили во дворце царя Цимри-Лима из Мари[398], глиняные таблички обнаружены не были, считается, что именно так выглядели школы писцов.
Владельцу школы, главе уммии, помогал адда э-дубба — - «отец дома табличек», и угала — служитель. Преподавали в школе несколько предметов; например, глава одной из школ, по имени Игмил-Син[399], обучал своих учеников письму, религии, истории и математике. Дисциплину должны были поддерживать старшие ученики, выполнявшие функцию сегодняшних префектов[400]. Для писцов было важно хорошо учиться, и существуют свидетельства того, что некоторые отцы подкупали учителей, чтобы их сыновьям выставляли хорошие оценки.
После изучения таких практических умений, как формирование глиняных табличек и владение стилом, ученики учились рисовать и распознавать самые простые значки. Ко второму тысячелетию до н. э. в Месопотамии перешли от пиктографического письма — более или менее точных изображений предметов, обозначаемых словом — к клинописи значкам в форме клиньев, обозначающим звуки, а не предметы. Изначальные пиктограммы (которых было более двух тысяч, поскольку для каждого объекта требовался свой, особый значок) превратились в абстрактные значки, обозначавшие уже не только объекты, но и связанные с ними понятия; для разных слов и слогов, произносившихся одинаково, использовались одни и те же значки. Вспомогательные значки — фонетические или грамматические облегчали понимание текста и позволяли передавать различные оттенки и нюансы смысла. За короткое время сформировалась система, позволявшая писцам создавать очень сложные литературные произведения: научные книги, юмористические рассказы, любовные стихи[401]. Клинописью последовательно пользовались в Шумере, Аккаде и Ассирии для записи текстов на пятнадцати разных языках, на территории, которую сегодня занимают Ирак, Западный Иран и Сирия. Сегодня мы не можем читать пиктографические таблички как язык, потому что не знаем фонетического значения значков; мы можем лишь распознать в них овцу или козу. Но лингвистам удалось предположительно реконструировать звучание шумерских и аккадских клинописных текстов, так что мы можем приблизительно представить себе, как звучали звуки, записанные тысячи лет назад.
Обучение чтению и письму начинали обычно с составления из значков собственного имени. Сохранилось множество табличек с этими первыми неуклюжими попытками, со значками, сделанными нетвердой рукой. Ученик должен был научиться писать так, чтобы потом написанное можно было прочесть. Например, аккадское слово «ана» предлог «к», нужно было писать «а-на», а не «ана» или «ан-а», чтобы ученик правильно ставил ударение[402].
После того как этот этап обучения был пройден, ученику выдавали круглую глиняную табличку, на которой учитель писал короткое предложение, поговорку или список существительных. Ученик должен был запомнить, как выглядит надпись, потом перевернуть табличку и попытаться воспроизвести ее. Для этого ему нужно было в уме перенести слова с одной стороны таблички на другую, и, таким образом, он впервые становился передаточным звеном: был читателем, глядя на запись учителя, и становился писателем, записывая прочитанное. В этом вся суть функции писца: копировать текст, комментировать его, переводить, перерабатывать.
Я говорю о месопотамских писцах в мужском роде, потому что это почти всегда были мужчины. Чтение и письмо в этом патриархальном обществе принадлежали власть имущим. Но были и исключения. Первым не анонимным автором в истории была женщина, принцесса Энхедуанна, родившаяся приблизительно в 2300 году до н. э., дочь аккадского царя Саргона I, верховная жрица богини луны Нанны. Она написала несколько песен, посвященных Инанне, богине любви и войны[403]. Энхедуанна подписывала таблички своим именем. Такова была обычная практика в Месопотамии, и большую часть того, что нам известно о писцах, мы знаем из этих подписей колофонов, где указывалось имя писца, дата и название города, где писец находился. Это позволяло читателю дать тексту свой особый голос — в случае с гимнами Инанне голос Энхедуанны, — идентифицировать «я» в тексте с каким-то конкретным человеком. Таким образом, создавался некий вымышленный персонаж, «автор». Этот прием, изобретенный на заре существования литературы, все еще жив и сейчас, более четырех тысяч лет спустя.
Писцы, разумеется, понимали, какую неограниченную власть дает им в руки способность к чтению, и ревниво оберегали свою монополию. Большинство месопотамских писцов заканчивали свои тексты следующим колофоном: «Пусть мудрец наставляет мудреца в том, чего глупец не увидит»[404]. В Египте времен XIX династии, приблизительно в 1300 году до н. э., один из писцов написал такой панегирик своему ремеслу:
