class="p1">В соответствии с отходом от «великих повествований» и «метапарадигм» «повороты» в науках о культуре нельзя назвать «коперниканскими». Гораздо более осторожно и экспериментально, поступательно, шаг за шагом, они помогают добиться признания новым точкам зрения и подходам. Поэтому невозможно говорить об одной определенной «картине мира» наук о культуре, которая скорее дробится – или как считает Ансгар Нюннинг – слагается из различных turns. [40] Даже если эти смены направлений нисколько не отличаются неясностью происхождения, а в своем развитии еще более решительны, то в современной исследовательской панораме наук о культуре «повороты» отнюдь не демонстрируют своей необратимости. Речь никогда не идет об абсолютном и глобальном переломе целой дисциплины – скорее о формировании и специализации отдельных «поворотов» и новых оптик, с помощью которых отдельный предмет или исследовательский подход обретает точки соприкосновения с другими дисциплинами. Движение направлено в сторону методологического плюрализма, преодоления границ, эклектичного взаимообмена методами – а не к образованию парадигмы, целиком и полностью заменяющей собой предыдущую. Поэтому, например, говорят об антропологическом повороте в литературоведении, а не всего литературоведения как такового. [41] В этом есть серьезное преимущество – можно с большей прагматичностью выявить приложимость самых разных «поворотов».
Стало быть, патетическим разговорам о научных «революциях», равно как и поискам культурологической парадигмы [42] нет места в поле наук о культуре. Этнологи Джордж Маркус и Майкл Фишер в книге «Антропология как критика культуры» [43] говорят даже скорее об антипарадигмах – хотя «повороты» пусть и не столь суровы, но и не столь робки, чтобы по принципу постмодерна «все сойдет» вертеться флюгером из стороны в сторону. Напротив, открывается возможность экспериментировать, «свободная от авторитетных парадигм игра идей», как выражаются Маркус и Фишер: «критические и рефлексивные взгляды на предмет исследования, открытость разнообразным влияниям, принимающая во внимание все, что кажется работающим на практике, и терпимость к неопределенности направления данной области и неполноты некоторых ее проектов». [44] Выдержать эту неопределенность перспективы, тем более сделать ее продуктивной – вот что составляет постоянные усилия наук о культуре, особенно если учесть их риск оказаться в «тупике», [45] а также заложенный в них внушительный потенциал для нестандартных изысканий. «Повороты» в этом смысле представляют собой «относительно эфемерные и промежуточные стили исследования между периодами более устоявшихся и определяемых парадигмой стилей». [46]
Не обращая внимания на такие диагнозы противонаправленности «поворотов» по отношению к исследовательской деятельности, ориентированной на парадигмы, то есть на единую теорию, некоторые до сих пор смотрят через объектив смены парадигм. [47] Тем самым скорее умаляется значение «поворотов», зато – как у Андре Гингриха – переоцениваются «когерентные концепции» культурного релятивизма, функционализма, структурализма, постструктурализма. [48] Совершенно независимо от вопроса, представляют ли они собой парадигмы или все же лишь базисные исследовательские установки, «повороты» выходят далеко за пределы столь авторитетного методологического канона. Их методологические импульсы целиком подтверждают концепцию наук о культуре, которая, подчеркнем, стремится не к обоснованию отдельной дисциплины, но к методической плюрализации ее исследовательских установок: в качестве придания культурологической перспективы горизонту возможных в отдельных дисциплинах вопросов, чтобы осваивать междисциплинарное исследовательское поле «по краям» этих дисциплин.
Трансформация теории как смена парадигм?
Культурологические повороты отличаются не только тем, что осваивают междисциплинарные предметные области, но и тем, что вводят в исследование собственный инновационный словарь. Именно это Андреас Реквиц считает решающим моментом с точки зрения «трансформации культурных теорий», как и называется его книга: «Культурологический поворот знаменует в социальных науках то, что в терминологии Гастона Башляра можно назвать «эпистемологическим разрывом» – внедрение и распространение нового управляющего познанием словаря, открывающего аналитические перспективы нового типа». [49] Действительно, науки о культуре выделяются в первую очередь собственным понятийным аппаратом, благодаря которому им зачастую и удается открыть новое поле для исследований. Для примера, под влиянием культурологических подходов (скажем, в историографии) такие выражения, как прерывность, разрыв, порог, граница, различие и т. д., все чаще заменяют собой такие традиционные понятия когерентности, как автор, произведение, влияние, традиция, развитие, идентичность, ментальность, дух, – со значительными последствиями для совершенно нового восприятия проблемы, еще до всякого анализа и интерпретации. С другой стороны, появляются слова-сигналы, грозящие стать жаргонизмами: глобализация, модернизация, гибридность, транснациональность и т. д. Но и здесь не общий культурологический поворот, «Cultural Turn», формирует понятия. Скорее понятия, введенные в обиход отдельными «поворотами», начинают влиять на познание, балансируя на тонкой грани между аналитической категорией и жаргонизмом.
Вполне в духе Куна, но гораздо менее помпезно, чем его утверждение «научных революций» через преобразования парадигм, [50] Реквиц реконструирует общественную и в первую очередь внутреннюю теоретическую трансформацию наук о культуре и их специфических «словарей». [51] Для Реквица развитие наук о культуре определяется не сменой парадигм, но «трансформациями», переработкой теорий предшественников, нацеленной не на их категорическую замену, но на конвергенцию. Имеется в виду постулируемая им базовая конвергенция между двумя изначально антагонистичными исследовательскими направлениями – «„конвергентное движение“ между неоструктуралистским и интерпретативным словарями… переходящее в культурно-теоретическую „теорию практики“». [52] Происходящее при этом «концептуальное смещение», [53] «смещение исследовательского интереса» [54] Реквиц, однако, сводит к отдельным авторам, ведущим представителям, научным школам и их предтечам. Данная же книга руководствуется совершенно иной логикой. Здесь мы исходим скорее из систематической классификации «поворотов», из трансдисциплинарных процессов перевода между теориями, методических установок и подходов к исследованию. В отличие от представления о целенаправленных или даже телеологических конвергентных движениях мы склонны полагать, что «повороты» различаются по процессам перевода. Тем самым они остаются открыты собственному развитию, будь то через перевод между дисциплинами, «путешествующие теории» («traveling theories», Эдвард Саид, Джеймс Клиффорд, Мике Баль) [55] или через перевод культурологических теорий в глобальные общественные контексты и их межкультурное освоение: перевод теории вместо ее «трансформации».
Такая точка зрения освобождает структурирование наук о культуре от опеки «систематической истории теорий». [56] Последняя сближает культурологическую трансформацию социальных наук с теорией практики. Но отдельные позиции при этом с неоправданной легкостью оказываются включенными в единую систематическую линию развития. Картографический горизонт наук о культуре, со своей стороны, простирается существенно шире, если исходить из того, что вместе со своими трансдисциплинарными словарями и концептуальными оптиками «повороты» подвергаются «переводу», а именно – в методы отдельных дисциплин. Таким образом, настоящая работа ни в коем случае не пытается продемонстрировать конвергенцию двух главных отраслей культурологии – структуралистско-семиотической и феноменологически-герменевтической, – чтобы, образно говоря, оказаться в финальном туре практических теорий. Если Реквиц прослеживает «трансформацию современного культурологического поля» вдоль обеих базовых линий, выявляя их начальные и конечные пункты, [57] то здесь мы, напротив, раскрываем грани многообразных
