сейчас рисуют с более глубоким пониманием их человеческой природы. Мифология интерпретируется в ее солярном смысле, как и старинные баллады, что китайские, что индийские, которые открывают нам область, до сих пор совершенно неисследованную.
Скульптура и другие виды искусства следуют по тому же самому пути. Чудесная глазурь Козан не только возрождает утраченные секреты ранней китайской керамики, но создает новые, подобные Корин, видения в цвете.
Лаки освободились от утонченного изящества произведений позднего Токугава и получают безграничное удовольствие, используя широкую гамму цветов и набор материалов, как и родственные им виды искусств: вышивание, создание декоративных тканей, перегородчатые эмали, поделки из металла – они вдохнули новую жизнь, каждое в своей области. Таким образом, искусство, несмотря на новые условия опеки и безжалостную мясорубку промышленного производства, пытается добиться более высоких результатов, которые выразят нынешнюю жизнеспособность наших национальных устремлений. Но время для исчерпывающего резюме еще не пришло. Каждый день открывает нам новые возможности и надежды, призывая занять место в процессах разбуженной национализации страны. Китай и Индия, не говоря о художественной деятельности Запада, которые тоже борются за новые средства выражения, представляют свои великие перспективы идеалов, по которым еще предстоит прошагать исследователям будущего.
Примечания:
Саннэ – автор, печатавшийся в «Ниппон-Гайши» и «Ниппон-Сэйки», известен также своими поэмами на исторические и патриотические темы. Жил в начале XIX в. и провел много лет в путешествиях по стране, добывая материал для своей истории. Что было весьма трудно, поскольку режим Токугава подавлял все, имевшее отношение к национальному самосознанию.
Идея Адвайта – само слово «Адвайта» означает состояние отсутствия дуальности и используется в качестве названия великого индийского учения о том, что все существующее, несмотря на кажущееся многообразие, на самом деле является единым целым. Следовательно, истину до́лжно обнаружить в каждом отдельном видоизменении, а вся Вселенная включена в каждый отдельный элемент. Таким образом, абсолютно все приобретает одинаковую ценность.
В обычной жизни Азии не нужно стесняться резкого контраста с Европой, поставившей себе на службу пар и электричество. Старый мир торговли, мир ремесленников и разносчиков, деревенских базаров и ярмарок ко дню святых, где небольшие суденышки, груженные местными товарами, плывут вверх и вниз по рекам, где у каждого дворца есть свой двор, в котором заезжий купец может разложить товары и украшения, чтобы красивые женщины рассмотрели их и купили, – этот мир еще не умер. И хотя формы его могут меняться, Азия может позволить своему духу умереть только при условии больших потерь, так как все промышленное и декоративное искусство представляет собой уцелевшее до наших дней вековое наследие. Вместе с ним она лишится не только красоты вещей, но и радостей труженика, индивидуальности его видения, многовековой гуманизации труда. Одеться в самим сотканную ткань – то же самое, что поселиться в выстроенном своими руками доме, это означает создать собственное пространство для его духа.
Правда, Азия ничего не знает о безумной радости передвижения, пожирающего время, но у нее все еще сохранилась глубокая культура перемещений в пространстве, связанная с паломничеством, со странствиями монахов. Потому что индийский аскет, выпрашивающий кусок хлеба у деревенской домохозяйки, или сидящий на закате дня под каким-нибудь деревом, болтая и покуривая с местным крестьянином – вот он-то и есть истинный путешественник. Ведь для него сельская местность состоит не только из присущих ей особых черт. Это также связи между привычками и ассоциациями, между традициями и людьми, полными нежности и чувства дружбы к тому, кто хоть на миг разделил радость или печаль их личного переживания. И опять же японский крестьянин-путешественник не покинет ни одного места, которое покажется ему интересным, без того, чтобы не написать в память о нем хокку или короткое стихотворение – поэтическая форма, которая доступна даже самому простому человеку.
Через такие формы опыта культивируется восточная концепция индивидуальности как полнокровного и живого знания, как гармонии мысли и чувства непреклонной, но великодушной мужественности. Через такие формы внутреннего обмена поддерживается восточное представление о человеческом общении – не как о напечатанном индексе, а как об истинном средстве культуры.
Цепь антитез можно было бы удлинять до бесконечности. Но триумф Азии заключается в чем-то более позитивном. В вибрациях мира, которые отзываются в каждом сердце; в гармонии, которая сводит вместе императора и крестьянина; в потрясающей интуиции исключительности, которая приказывает всем имевшимся в распоряжении сочувствию и вежливости принести свои плоды – заставляя Такакура, императора Японии, сбросить с себя спальное кимоно зимней ночью [94], потому что из-за мороза застыли очаги у его бедняков; или заставляя Тай-цзун, императора Тан, отказываться от еды, потому что его народ страдал от голода. Это заключено в мечте об отречении Боддхисатвы, который отказывается от Нирваны до тех пор, пока последний атом пыли во Вселенной не перейдет в состояние блаженства. Это заключено в том поклонении Свободе, которое окружает бедность ореолом величия, навязывает свою строгую простоту одеждам индийского принца [95] и учреждает в Китае трон, владетель которого – единственный среди великих светских правителей мира – никогда не подпоясывался мечом.
Такие вещи являют собой скрытую энергию, заключенную в мысли, науке, поэзии и в искусстве Азии. Оторванная от своих традиций, Индия лишилась религиозности жизни, которая являлась ее национальной сутью, и теперь станет поклоняться ничтожному, фальшивому и новому; Китай, отброшенный к цивилизационным проблемам материального вместо проблем морали, будет корчиться от мук умирающего собственного достоинства и гибнущей этики, обретенных в древности, и благодаря которым слово китайского купца, заключившего сделку, значило столько же, сколько легально подтвержденное долговое обязательство на Западе, а имена китайских крестьян считались синонимом процветания; и Япония, Родина расы Ама, променяет полноту неделания на помутневшее зеркало духовной чистоты, на позор от смены души меча со стали на свинец. И тогда целью сегодняшней Азии становится защита и восстановление исконного азиатского образа действий. Но чтобы достичь этого, ей самой нужно для начала определить и развить осознание этого образа действий. То, что находится в тени прошлого, обещает светлое будущее. Никакое дерево не обладает большей силой по сравнению с той, что заключена в семени. Жизнь – всегда возвращение к себе. Как много раз Евангелия произносят эту истину! «Познай себя» – такова была сама большая тайна, изреченная Дельфийским оракулом. «Все в тебе» – звучит тихий голос Конфуция. Еще больше поразительных вещей мы находим в
