Ознакомительная версия.
Последние строки стихотворения были дописаны позже и связаны с трагической переменой в жизни этой семьи. 15 июля умерла от чахотки Екатерина Яковлевна. Стихи «На смерть Катерины Яковлевны, 1794 году июля 15 дня приключившуюся», написанные Державиным на ее смерть, удивительно неловки и нескладны. Они — квинтэссенция горя, обнаженного и бессознательного, не знающего ничего о ритме и рифме.
Уж не ласточка сладкогласная
Домовитая со застрехи —
Ах! Моя милая, прекрасная
Прочь отлетела, — с ней утехи.
Не сияние луны бледное
Светит из облака в страшной тьме —
Ах! Лежит ее тело мертвое,
Как ангел светлый во крепком сне.
Роют псы землю, вкруг завывают,
Воет и ветер, воет и дом;
Мою милую не пробуждают;
Сердце мое сокрушает гром!
О ты, ласточка сизокрылая!
Ты возвратишься в дом мой весной;
Но ты, моя супруга милая,
Не увидишься век уж со мной.
Уж нет моего друга верного,
Уж нет моей доброй жены,
Уж нет товарища бесценного,
Ах, все они с ней погребены.
Всё опустело! Как жизнь мне снести?
Зельная меня съела тоска.
Сердца, души половина, прости,
Скрыла тебя гробова доска.
Через полгода Державин женился вновь на Дарье Алексеевне Дьяковой — дочери обер-прокурора московского сената Алексея Афанасьевича Дьякова. Одна из сестер Дарьи Алексеевны, Александра, была замужем за Василием Капнистом, вторая, Екатерина — за графом Яковом Стейнбоком, третья, Мария, — за Николаем Львовым (историю брака Львовых я расскажу немного позже). Сам Державин так оправдывается перед читателями «Записок» за свое решение: «Не могши быть спокойным о домашних недостатках и по службе неприятностях, чтоб от скуки не уклониться в какой разврат, женился он января 31-го дня 1795 года на другой жене, девице Дарье Алексеевне Дьяковой. Он избрал ее так же, как и первую, не по богатству и не по каким-либо светским расчетам, но по уважению ее разума и добродетелей, которые узнал гораздо прежде, чем на ней женился, от обращения с сестрою ее Марьею Алексеевною и всем семейством отца ее, бригадира Алексея Афанасьевича Дьякова, и зятьев ее, Николая Александровича Львова, графа Якова Федоровича Стейнбока и Василья Васильевича Капниста, как выше видно, приятелей его.
В. Л. Боровиковский. Портрет Дарьи Александровны Державиной
Причиною наиболее было сего союза следующее домашнее приключение. В одно время, сидя в приятельской беседе, первая супруга Державина и вторая, тогда бывшая девица Дьякова, разговорились между собою о счастливом супружестве. Державина сказала: ежели б она, г-жа Дьякова, вышла за г. Дмитриева, который всякий день почти в доме Державина и коротко был знаком, то бы она не была бессчастна. „Нет, — отвечала девица, — найдите мне такого жениха, каков ваш Гаврил Романович, то я пойду за него и надеюсь, что буду с ним счастлива“. Посмеялись и начали другой разговор. Державин, ходя близ их, слышал отзыв о нем девицы, который так в уме его напечатлелся, что, когда он овдовел и примыслил искать себе другую супругу, она всегда воображению его встречалась.
Когда же прошло почти 6 месяцев после покойной, и девица Дьякова с сестрою своею графинею Стейнбоковою из Ревеля приехала в Петербург, то он, по обыкновению, как знакомым дамам, сделал посещение. Они его весьма ласково приняли; он их звал, когда им вздумается, к себе отобедать. Но поселившаяся в сердце искра любви стала разгораться, и он не мог далее отлагать, чтоб не начать самым делом предпринятого им намерения, хотя многие богатые и знатные невесты — вдовы и девицы — оказывали желание с ним сблизиться; но он позабыл всех и вследствие того на другой день как у них был, послал записочку, в которой просил их к себе откушать и дать приказание повару, какие блюда они прикажут для себя изготовить. Сим он думал дать разуметь, что делает хозяйкою одну из званых им прекрасных гостий, разумеется, девицу, к которой записка была надписана. Она с улыбкою ответствовала, что обедать они с сестрою будут, а какое кушанье приказать приготовить, в его состоит воле.
Итак, они у него обедали; но о любви или, простее сказать, о сватовстве никакой речи не было. На другой или на третий день поутру, зайдя посетить их и нашед случай с одной невестой говорить, открылся ей в своем намерении, и как не было между ними никакой пылкой страсти, ибо жениху было более 50-ти, а невесте около 30-ти лет, то и соединение их долженствовало основываться более на дружестве и благопристойной жизни, нежели на нежном страстном сопряжении. Вследствие чего отвечала она, что она принимает за честь себе его намерение, но подумает, можно ли решиться в рассуждении прожитка; а он объявил ей свое состояние, обещав прислать приходные и расходные свои книги, из коих бы усмотрела, может ли она содержать дом сообразно с чином и летами. Книги у ней пробыли недели две, и она ничего не говорила. Наконец сказала, что она согласна вступить с ним в супружество. Таким образом совокупил свою судьбу с сей добродетельной и умной девицею, хотя не пламенною романическою любовью, но благоразумием, уважением друг друга и крепким союзом дружбы. Она своим хозяйством и прилежным смотрением за домом не токмо доходы нашла достаточными для их прожитка, но, поправив расстроенное состояние, присовокупила в течение 17 лет недвижимого имения, считая с великолепными пристройками домов, едва ли не половину, так что в 1812 году, когда сии „Записки“ писаны, было за ними вообще в разных губерниях уже около 2000 душ и два в Петербурге каменные знатные дома».
В домах, построенных в стиле классицизма комнаты, как правило, располагались анфиладой, то есть последовательно, так, чтобы через них можно было провести одну зрительную ось. Обычно на одном этаже располагались хозяйские комнаты, на другом — комнаты, предназначавшиеся для приема гостей. Так поступил и Николай Львов, планируя дом Державиных.
Комнаты для повседневной жизни он поместил на втором этаже, на первом же спроектировал анфиладу гостиных. Она начиналась с большой парадной гостиной с живописным плафоном на потолке, далее шла Голубая гостиная, ее стены были затянуты синим штофом. Далее в полукруглом выступе, отмечавшем центр дома, находилась одна из самых интересных по оформлению комнат — Соломенная гостиная. Ее стены украшали соломенные панно, расшитые многоцветными миниатюрами, изображавшими сельские пейзажи. Вышивание по соломке было популярным рукоделием в конце XIII века. Эти панно имели для Державиных особую ценность, потому что их изготовила и подарила новоселам жена Львова Мария Алексеевна.
Об этом подарке Гаврила Романович вспоминал в стихотворном послании «К Н. А. Львову» 1792 года:
Стократ благословен тот смертный,
Кого не тяготит печаль,
Ни зависть потаенным вздохом,
Ни гордость громогласным смехом
Не жмут, не гонят со двора.
Сокрыта жизнь твоя в деревне
Течет теперь, о милый Львов!
Как светлый меж цветов источник
В лесу дремучем. Пусть другие,
Взмостясь, из терема глядят,
Как на златые колесницы
Зевает чернь, как ратный строй
В глаза ей мещет блеск от ружей,
И как она, волнам подобно
От бурь, от всадников бежит;
Как витязи в веках позднейших
В меди иль в мраморе себя
Со удивленьем созерцают
И плещут уж заране в длани,
Что их народ боготворит.
Но ты умен — ты постигаешь,
Что тот любимец лишь небес,
Который под шумком потока
Иль сладко спит, иль воспевает
О боге, дружбе и любви.
Восток и запад расстилают
Ему свой пурпур по путям;
Ему благоухают травы,
Древесны помавают ветви
И свищет громко соловей.
За ним раскаянье не ходит
Ни между нив, ни по садам,
Ни по холмам, покрытых стадом,
Ни меж озер и кущ приятных, —
Но всюду радость и восторг.
Труды крепят его здоровье;
Как воздух, кровь его легка;
Поутру, как зефир, летает
Веселы обозреть работы,
А завтракать спешит в свой дом.
Тут нежна, милая супруга —
Как лен пушист ее власы —
Снегоподобною рукою
Взяв шито, брано полотенце,
Стирает пот с его чела.
Целуя раскрасневши щеки,
На пяльцы посмотреть велит,
Где по соломе разной шерстью
Луга, цветы, пруды и рощи
Градской своей подруге шьет.
«О! если бы, — она вещает, —
Могло искусство, как природа,
Вливать в сердца свою приятность, —
Сии картины наши сельски
К нам наших созвали б друзей!
Моя подруга черноброва,
Любезна, мила горожанка,
На нивах златом здесь пленившись,
Престала б наряжать в шумиху
Свой в граде храмовидный дом».
«Ах, милая! — он отвечает
С улыбкой и со вздохом ей, —
Ужель тебе то неизвестно,
Что ослепленным жизнью дворской
Природа самая мертва!
Далее шел аванзал, украшенный гипсовыми барельефами работы французского скульптора Жана Доминика (Якова Ивановича) Рашетта на античные темы. Вообще античные мотивы были широко представлены в убранстве гостиных: от вышеупомянутых барельефов до античных рисунков на обивке кресел, подсвечников в виде греческих гениев, часов в виде мальчика, одетого в хитон, и т. д. Аванзал обогревался камином, в то время как в других комнатах были сложены изразцовые печи.
Ознакомительная версия.
