Тотила Альберт родился в Чили и после первой' мировой войны стал известным скульптором. В Берлине современники называли его «немецким Роденом». По-видимому, он лучший из скульпторов, которых подарила миру Чили. В силу различных обстоятельств он не приобрел мировой известности, и большая часть его работ (первоначально выполненных в гипсе) погибла от разрушительного действия времени.
После смерти отца Тотила пережил в возрасте 38 лет смерть при жизни, которая оказалась для него переходом к возрождению или, как он сам называл, «саморождению», после чего, оставив скульптуру, стал писать стихи на немецком языке. К счастью, друзья в предвоенном Берлине оказали ему поддержку, и он смог целиком посвятить себя сочинению поэтических произведений. Поэзия стала для него центром врастания в новую жизнь. Накануне объявления второй мировой войны (и закрытия границ Германии) он вернулся на родину, в Чили.
Здесь в возрасте 48 лет он женился и, продолжая сочинять поэтические произведения, вновь занялся скульптурой, чтобы зарабатывать средства к существованию. Что касается скульптуры, то у него было несколько учеников, которые ценили главным образом целительную близость с ним. Уверен, что в то время он стремился встряхнуть всех, с кем ему приходилось соприкасаться, и пробудить от «патриархальной спячки».
Он не был философом в строгом смысле слова и приобрел политическую интуицию не с помощью дискурсивного мышления, а в результате длительного и драматического процесса внутреннего развития, благодаря которому в зрелые годы превратился из скульптура в поэта и мистика.
Начальный этап этого процесса напоминает внутреннюю алхимическую лабораторию, в которой после мифического и все же вполне реального «нисхождения в ад» (после смерти своего отца) интернализированные образы его родителей вступили с ним в диалог, причем взаимоотношение между его «внутренними тремя» образами оказывало целительное воздействие вне рамок структуры полученного им в детстве воспитания. Мы можем стать косвенными свидетелями этого процесса, читая его эпическую поэму, написанную в Берлине на немецком языке в 30-х годах. В ней, в частности, изображен переход от родителей мира сего к «космическим родителям», чтобы в конечном счете родиться (в качестве сына неба и земли) в новом измерении сознания, которое он называл Die Musische Raum (пространством муз).
В поздний период своей жизни он говорил, что биологические родители - это одновременно и препятствие, и потенциальное средство для установления связи с нашими всеобщими родителями. Поскольку его отец умер так же внезапно, как молния ударяет в дерево (внутренняя смерть, которая привела его к новой жизни), он пришел к мысли, что смерть людей, которых мы любим больше всего на свете, - это путь, при- уготованный самой жизнью для нашего одухотворения. У историков культуры есть все основания полагать, что дело обстоит именно таким образом: смерть, по-видимому, является источником всех религий человечества.
В 1938 году, потрясенный событиями в предвоенном Берлине, Тотила покидает «башню из слоновой кости» своей поэтической алхимической лаборатории. В этом году он написал три «письма». Помню, как он говорил, что ему хотелось, чтобы какой-нибудь добросердечный покровитель напечатал их и сбросил с небес на Европу. Два письма адресованы соответственно «матери» и «отцу», а в третьем содержится обращение матери к сыну. Письма адресованы, однако, не его личным родителям, ибо «отец» символизирует «абсолютного отца» или империалистический «принцип отца». Лучше всего эту концепцию передает поэтический язык первого письма.
«Дорогая мама!
Я уже принял решение. Совпадает ли оно с твоим? Что бы я ни делал, я делимо это ради твоего блага. Поступаешь ли и ты таким же образом со мной, твоим ребенком? Или же ты замешана в делах, которые могут причинить мне вред? Я знаю, что ты служишь моему отцу и делаешь это по доброте своего сердца. Я знаю, что ты желаешь добра ему и мне. И все же это не приводит к нашему благополучию, ибо ты поддерживаешь нашего кормильца, но пищу я все-таки получаю от тебя. Разве не так? Получил я пропитание и в чреве твоем. А теперь? Разве отец взял на себя заботу о пропитании? Он - добытчик, и оставляет пропитание себе? Разве возможно, чтобы он не хотел кормить меня? Или он хочет сделать на моем пропитании бизнес? Значит, он не мой кормилец. О, мама! Какое скверное слово я только что произнес! Сделать на нашем пропитании бизнес! Он не посмеет сделать это! Я не верю в это. Но ведь ты занимаешься покупками. Ты ходишь в магазин и платишь деньги за мое пропитание. Деньги! Их зарабатывает отец. Но откуда у него время, чтобы зарабатывать деньги, если он должен пахать, сеять, убирать урожай, печь хлеб? Откуда у него время, чтобы зарабатывать деньги? Разве ты поручила ему зарабатывать деньги? И ты не оставила за собой право зарабатывать деньги? Как это случилось? Ты утратила это право? И теперь снова завоевала его? Героическая мама, теперь, когда ты зарабатываешь деньги, как тебе удается найти время, чтобы носить меня в своем чреве, кормить меня и укладывать спать? Что я говорю? Ты должна еще мыть меня, одевать, учить ходить. Ходить. Этому я учился сам. Я слишком несообразителен. Я хочу сказать, что еще ты должна учить меня говорить. Это ты научила меня произносить «мама» и «папа»? Или я появился на свет с этими вечными звуками? Когда я закрываю рот, мои губы сжимаются, и я произношу «м-м». Затем я вижу твою кроткую улыбку и произношу «а». Но издаю звук «ма». Ты слышишь меня и отвечаешь «ма». И тогда, преисполненный радости, я говорю «ма-ма». Я открыл материнский язык всех вещей. Так что там о деньгах? Ведь мы говорили о деньгах. Почему я задумался о том, как я научился произносить и тяжеловесный слог «па»? И все же, когда я научился этому слогу, почему мне так нравилось повторять «па-па», видя твои сияющие глаза? Дорогая мама, давай поговорим о деньгах в другой раз. Твой сын».
Спасаясь от надвигающейся войны, Тотила покидает Германию с последним судном и направляется в Чили. В Чили он возвращается к занятиям скульптурой, чтобы заработать средства к существованию. [‡]
В 1943 году Тотила освоился с новой обстановкой и, оправившись от горя, вновь приступил к сочинению стихов, полагаясь на интуицию, которая в 1938 году вдохновила его написать письма. Он написал на немецком языке серию из 66 гимнов под общим заглавием «наша Троица» («Ди Драймаль Унзер» или просто «Троица»). Это сборник политической или, точнее говоря, мистико-политической поэзии. Он вспоминал эти стихи как «словесные плакаты», которые должны привлечь внимание народа к опасной устарелости патриархального уклада, в который мы погружены.
Первый стих начинается следующим образом: «Нам больше не нужны правительства и отчизны» (1) [§]. И далее: «Земля дарит нам пропитание и ткет нашу одежду» (2) [**]. Первые две строки (сжатые в одну строку) отражают мечту, аналогичную мечте Маркса об идеальном обществе без государственной машины, опирающейся на силу, в котором будут удовлетворены потребности человека. Сходным образом последние две строки напоминают проповедь Иисуса о полевых лилиях и птицах, которым не надо беспокоиться о пище. Они проникнуты оптимизмом в том смысле, что подобно природе, которая выполняет свои функции, не взимая за это платы, интегрированное в природный порядок человечество (в гармонии со своей глубинной сущностью) составит благородное и любящее продолжение природы, так что никто не будет лишен «удовольствия быть полезным». «Нам больше не нужны тюрьмы» (3) [††], - говорит он дальше о скрытом состоянии рабства человека в условиях патриархального уклада в обществе и сознании. «Отец! Нам не нужны таможни и бойни» (4) [‡‡] Упоминание о таможнях равносильно упоминанию о границах: основным аспектом нашей проблемы, по мнению Тотилы, является не только торговля товарами, но и разделение мира на «родины». «Бойни», естественно, указывают на обязательный характер войн, то есть на игнорирование возражений им человека независимо от того, проявляется ли «абсолютный отец», которому мы все служим, в форме старомодного тирана или современного и якобы демократического правительства. В последних двух строках этой строфы Тотила обращается к отцу с просьбой вернуться в виде «бескорыстного божественного советника» (5), каким он был до наступления патриархального умопомешательства. [§§]
Различие во взглядах между Тотилой и политическими анархистами состоит в том, что общество, которое, по его мнению, должно существовать без правительства, нуждается в управлении. Вместе с тем он разделял веру наиболее здравомыслящих анархистов, что свобода личности расцветает в проникнутых любовью проявлениях и совместима с общим благом: «Свобода - это прямой путь, по которому шествуют наши обязанности» (6) [***], - говорит он. И далее, в пятой строфе первого гимна, он восклицает: «Долой
