Михаил Гиршман - Литературное произведение: Теория художественной целостности

Ознакомительная версия.

Итак, грандиозная и величественная мысль-страсть, увековеченная мастерством, воплотилась в цельном и стройном словесном сооружении, основными композиционно организующими принципами которого являются нагнетание и антитеза – столь же ораторские, сколь и рационалистические формы поэтического выражения. Поэтому-то они и оказываются столь уместными при воссоздании «общей истины» и «чувства мира». Чтобы глубже раскрыть содержательность отмеченных антитетических построений, напомним, что рационализм Брюсова не означает господства в его лирике какой-то единой рационалистической концепции бытия. Попытка найти «единую истину», как и «единого бога», приводит его к скептическому тезису:

Отсюда возникает естественное стремление чисто количественно охватить все, не столько разрешая, сколько фиксируя противоречия, ничему не предаваясь душой окончательно: "Будем молиться и дню и ночи, и Митре и Адонису, Христу и Дьяволу. "Я" – это средоточие, где все различия гаснут, все пределы примиряются" 12 .

Или о том же в стихах:

Охват противоречий, застывавших в скульптурной изобразительности лирического «мига», как раз и реализуется в брюсовской антитезе – одном из основных принципов организации его поэтических произведений. Переведенный же во временную плоскость этот образ лирического пантеона оказывается цепью непрерывных изменений, чередой перевоплощений, сплошной смесью принимаемых и отвергаемых поэтическим "я" обликов. Потому-то отдельные «миги» хотят не только объективироваться, но даже и персонифицироваться, воплотиться в соответствующих им героев.

Говоря о стихах «историко-мифологического» цикла, сам Брюсов неоднократно подчеркивал их всеобщую лиричность. "Отличие их от сонетов Эре-диа важное, – писал он, например, Горькому. – У того все изображено со стороны, а у меня везде – и в Скифах, и в Ассаргадоне, и в Данте – везде мое "я"" 13 . Действительно, в самом характере лирического "я" была заложена склонность к постоянным перевоплощениям в славных и сильных «любимцев веков», которые более всего отвечали эстетическому идеалу Брюсова, а также удостоверяли общезначимость воплотившейся в них мысли-страсти. При этом отнюдь не обнаруживается какая-то единственная, интимная, индивидуальная связь именно с данным историческим персонажем. Наоборот, "везде мое "я": и в «Скифах», и в «Данте», и поэт-мастер персонифицирует, отчеканивает и сохраняет лирический миг, придает ему общезначимость, адресует к вечности, но при этом теряет теплоту индивидуальных проявлений человеческой жизни. Общие же признаки персонифицируемых переживаний – обобщенность и количественный максимализм:

При всех различиях «Халдейского пастуха» и «Ассаргадона», «славы» и «дерзновения» их объединяет и роднит с «Антонием» гигантское и беспредельное «все». Потому при всей энергии лирического переживания оно порой кажется приподнятым на какие-то котурны, в нем ощущается несколько нарочитая взвинченность, безмерность. И в самом жаре и огне страстного энтузиазма неожиданно проглядывает на минуту взгляд «холодного свидетеля», уже готовящегося к очередному перевоплощению. Соответственно, рационализм, ораторство и мастерство 14 , как мы это видим в «Антонии», выступают основными стилеобразующими принципами, отвечавшими такому типу авторского лирического сознания.

Для уяснения его специфики равно важны и подчеркнутая в только что приведенном отрывке из письма к Горькому вездесущность брюсовского лирического "я", и то, что в каждом новом стихотворении, в каждом очередном перевоплощении перед нами как бы другое "я". На последнем Брюсов настаивал тоже с большой энергией: "Критики любят характеризовать личность лирика по его стихам. Если поэт говорит "я", критики относят сказанное к самому поэту. Непримиримые противоречия, в какие с этой точки зрения впадают поэты, мало смущают критиков… Но в каждом лирическом стихотворении у истинного поэта новое "я". Лирик в своих созданиях говорит разными голосами, как бы от имени разных лиц… Индивидуальность поэта можно уловить в приемах его творчества, в его любимых образах, в его метафорах, в его размерах и рифмах, но ее нельзя прямо выводить из тех чувств и тех мыслей, которые он выражает в своих стихах" 15 .

Конечно, «прямо выводить» индивидуальность из выраженных мыслей и чувств недопустимо. Но ведь здесь с ненавистным Брюсову субъективизмом выплескивается и единый лирический субъект, – и, кроме крайностей полемического рассуждения, в этом отражается одно из существенных противоречий поэзии Брюсова, как и ряда близких ему художников начала нового века. Брюсовские порывы к многоликости оказываются лишенными единого личностного центра, а с ним и внутренней целостности поэтического мира. Ведь целостный поэтический мир развертывается во множестве, конечно, различных, конечно, противоречивых, но и непременно органически связанных друг с другом поэтических проявлений. Брюсовская же «жизнь стихом» оказывается принципиально раздвоенной: с одной стороны, перед нами «стообразный» свидетель всех реальных переживаний и дел, закрепляющий их, перевоплощающийся сегодня в Данте, завтра – в Ассаргадона, послезавтра – в Антония, а с другой – «в последней глубине» мастер, заковывавший все это в сочетания слов. И теряющиеся при этом внутренняя связь и органичность поэтической личности как бы выдвигают вместо себя своеобразную формальную замену – цельность и чеканную организованность стихового построения.

1. В первом издании сборника (М., 1906) стихотворение было включено в цикл «Из ада изведенные».

2. Брюсов В. Я. Стихотворения и поэмы. Л., 1961. С. 250—251.

3. Тынянов Ю. Н. Архаисты и новаторы. Л., 1929. С. 535.

4. Максимов Д. Е. Поэтическое творчество В. Брюсова // Брюсов В. Стихотворения и поэмы. С. 41. См. также: Максимов Д. Е. Брюсов. Поэзия и позиция. Л., 1969. С. 158—160.

5. Брюсов В. Я. Избранные сочинения. М., 1955. Т. 2. С. 325.

6. Луначарский А. В. Собр. соч.: В 8 т. М., 1963. Т. 1. С. 437.

7. Брюсов В. Я. Избранные сочинения. Т. 2. С. 208.

8. Не раз отмечавшееся тяготение Брюсова к полноударным формам двухсложных размеров несомненно связано с основной стилеобразующей установкой на поэтическое «ораторствование». Любопытно замечание Брюсова о стихах Северянина: «Благодаря тому, что Игорь Северянин свои стихи не читает, а поет, он мог свободно применять ямбы с пиррихиями на ударных стопах» (Брюсов В. Я. Избранные сочинения. Т. 2. С. 273). Для себя же – поэта-оратора – он считал такой путь невозможным и, соответственно, полагал достоинствами своего стиха сжатость и силу, а не певучесть и нежность.

9. См. об этом: Тарановский К. Ф. Руски дводелни ритмови. Београд, 1953. С. 71—74.

10. Характерно в связи с этим приводимое Д. Максимовым интервью Брюсова М. Волошину, где говорится о любви Брюсова к Риму и римская поэзия века Августа сопоставляется с «державинским торжественным языком» (Максимов Д. Е. Брюсов . Поэзия и позиция . С . 111—112).

11. Чулков Г. И. Годы странствий. М., 1930. С. 324.

12. Брюсов В. Я. Дневники 1891—1910. М., 1927. С. 6.

13. Литературное наследство. М., 1937. Т. 27—28. С. 640.

14. Заметим, что речь идет о мастерстве как определенном стилеобразующем принципе, который предполагает прежде всего цельность, стройность и завершенность словесного построения, «укладывание лучших слов в лучшем порядке».

15. Брюсов В. Я. Избранные сочинения. Т. 2. С. 243.

1972

Первое, на что нельзя не обратить внимания, – это двутемность и ритмическая двуплановость построения стихотворного текста. В композиционном развертывании «Переделкинское кладбище» оказывается противопоставлением двух кладбищ. Одно – «здесь» с живым разнообразием в его естественных границах:

Ознакомительная версия.