во время Македонской войны договорах, протекающих у них реках, мягком климате их страны и богатстве, а также о полноводности земель, лежащих вокруг их города. А представители Смирны, напомнив о ее древности, основал ли ее сын Юпитера Тантал, или Тесей, который также был божественного происхождения, или одна из амазонок, перешли к тому, на что больше всего рассчитывали, а именно к своим заслугам перед римским народом, так как в помощь ему их город посылал свои корабли не только для войн с внешним врагом, но и для происходивших в самой Италии; они заявили, что первый храм городу Риму был выстроен в Смирне при консуле Марке Порции, когда римский народ уже свершил большие дела, но еще не достиг вершины могущества, потому что все еще стоял город пунийцев и в Азии были могущественные цари. Одновременно они призвали в свидетели Луция Суллу, что, когда его войско из-за суровой зимы и отсутствия теплой одежды оказалось в бедственном положении и об этом было сообщено в народном собрании, все присутствовавшие на нем сбросили с себя платье и отослали его нашим легионам. Итак, сенаторы, приглашенные высказать свое мнение, предпочли Смирну. И Вибий Марс внес предложение дать Манию Лепиду, которому досталась эта провинция, сверх положенного числа еще одного легата, с тем чтобы возложить на него заботу о храме. И, так как Лепид из скромности отказался выбрать его по своему усмотрению, туда был направлен избранный жребием бывший претор Валерий Назон». Но метрополия все равно «отыгралась»: Эфес удостаивался этой привилегии четырежды – при Домициане (81–96 гг. н. э.), Адриане (117–138), Элагабале (218–222) и Валериане (251–260) и все время занимал в этом отношении первое место, борясь с известными соседями – Пергамом и Смирной. Месторасположение двух последних императорских храмов еще под вопросом – они не найдены; после убийства Домициана всеобщая ненависть к тирану привела к тому, что его эфесский храм был переосвящен в память его отца, Божественного Веспасиана. Небольшой, но изящный храм Адриана стоит до сих пор и является украшением Эфеса (есть информация, что позднее, на рубеже III–IV вв. н. э., на четырех пьедесталах, доныне сохранившихся перед входом в храм, стояли статуи Диоклетиана и трех его соправителей-тетрархов: Максимиана, Галерия и Констанция Хлора). Император дал эфесцам разрешение на его возведение, когда прибыл в город в 128 г. н. э. из Афин, где он только что получил титул Олимпийского в память того, что благодаря его финансовой поддержке в Афинах был наконец-то выстроен гигантский храм Зевса Олимпийского (его фрагмент с колоссальными колоннами существует доныне). Эфес подобострастно отметил это новое титулование Адриана выпуском медали (впрочем, так же, как Никомидия, Кизик, Тарс, Лаодикия и др.). Впрочем, Эфес мог получить и пять означенных привилегий «неокорос», но братоубийца Каракалла (198–217), хоть и был свирепый тиран и самодур, не счел себя достойным этой чести и перевел средства вместо постройки своего храма в пользу храма Артемиды. К этим прижизненным храмам надо прибавить храмы Божественных Юлия Цезаря и Октавиана Августа, возведенные недалеко от Пританеона (горсовета) и немало содействовавшие поддержанию императорского культа, равно как и храм богини Рима и проводимые в честь императора гладиаторские бои.
Без этого разъяснения значения императорского культа нельзя понять важность гонений императора Деция (248–251 гг. н. э.) – первых МАССОВЫХ официальных и спланированных самой верховной властью гонений на христиан. Е.В. Федорова пишет: «Деций, пользовавшийся поддержкой сената, в 250 г. сделал серьезную попытку поднять престиж императорской власти и укрепить единство государства; он объявил обязательным для всех участие в культе Гения императора (божества, которое покровительствует императору). Христиане, проявившие непокорность, навлекли тем самым на себя тяжелые репрессии; многие из них попали в тюрьмы и были казнены».
Вот описание гонений Деция, данное их современником – Дионисием, епископом Александрийским, в послании антиохийскому епископу Фабию; речь идет, правда, об Александрии Египетской, но пример, с одной стороны, ярок, с другой – вполне типичен для крупнейших имперских городов: «Преследование у нас началось не с царского указа, а на целый год раньше, когда какой-то пророк и виновник бедствий этого города – кто бы он ни был – стал возбуждать и натравливать на нас языческую толпу, разжигая их родное суеверие. Подученные им язычники решили, что всякое злодеяние им дозволено и что благочестивое почитание демонов требует одного – убивать нас. Первым они схватили старца Метру и приказали ему богохульствовать; он отказался, его стали бить палками по телу и колоть острым тростником лицо и глаза, затем вывели за город и побили камнями. Верующую женщину, именем Квинту, привели в капище и заставляли кланяться кумирам; она с отвращением отворачивалась; ей связали ноги и протащили через весь город по острым камням мостовой, бичевали, толкали на мельничные жернова и, приведя туда же, куда Метру, убили. Затем все единодушно устремились на христианские дома; каждый врывался к знакомым и соседям, тащил и грабил. Вещи подороже забирали себе, дешевые и деревянные выбрасывали и жгли на улицах; казалось, город взят неприятелем. Братья уклонялись и уходили, радуясь расхищению своего имущества, как и те, о которых говорил Павел. Не знаю, нашелся ли до сих пор человек, который, попав к ним в руки, отрекся от Господа, разве один-единственный. Язычники схватили также Аполлонию, дивную старушку девственницу, били по челюстям, выбили все зубы; устроили за городом костер и грозили сжечь ее живьем, если она заодно с ними не произнесет кощунственных возгласов. Аполлония, немного помолившись, отошла в сторону, прыгнула с разбега в огонь и сгорела. Серапиона взяли дома, измучили жестокими пытками, переломали все суставы и сбросили головой вниз из верхней комнаты. Нам не было проходу ни на людных улицах, ни в переулках, ни днем, ни ночью; всегда и всюду все кричали: кто не произнесет слов мерзостных, сейчас же его в костер. Очень долго все так и шло, ничуть не ослабевая, но потом поднялся мятеж, и гражданская война обратила на них самих прежнюю их жестокость к нам. Мы немного передохнули: им в их злобе было не до нас, но скоро пришло известие о смене милостивой к нам власти; великий страх перед тем, что угрожало, навис над нами. И вот появился указ, говоривший почти о том же, что предречено было Господом нашим, – такой страшный, что могли, пожалуй, соблазниться даже избранные. Все притаились. Многие видные люди явились сразу: одни – из страха; магистраты – повинуясь своим обязанностям, некоторых тащили близкие. Вызванные по имени подходили к нечистым жертвам, одни – бледные и дрожащие, словно не они собрались принести жертву, а сами шли как жертвы на заклание. Толпа, стоявшая вокруг, осыпала их насмешками: явные трусы, они боялись и умереть, и принести жертву. Другие быстро, с готовностью подходили к жертвеннику, развязностью своей подтверждая, что никогда и не были христианами; об этих людях истинно изрек Христос: трудно им спастись. Из остальных одни вели себя или как первые, или как вторые из упомянутых, иные сбегали. Из тех, кто был схвачен, одни даже пошли в тюрьму и кое-кто долго просидел в заключении, но затем они отреклись, не представ еще даже перед судом; другие некоторое время терпели пытки, но терпеть дальше отказались. Крепкие и блаженные столпы Господни, укрепляемые Им, черпая в своей твердой вере соответствующие ей достоинство и терпение, стали дивными свидетелями Его царствования. Первым из них был Юлиан; он страдал подагрой и не мог ни стоять, ни ходить; он был взят вместе с двумя другими людьми,
