312
Там же, с. 225. Первая сцена: «Или нет; он никого уже не видал, ни на кого не глядел… а двигаемый тою же самой пружиной, посредством которой вскочил на чужой бал непрошенный, подался вперед (…)» (Д, с. 133). Когда он очутился перед Кларой Олсуфьевной: «Без всякого сомнения, глазком не моргнув, он с величайшим бы удовольствием провалился в эту минуту сквозь землю; но, что сделано было, того не воротишь… ведь уж никак не воротишь» (Там же, с. 133). Эта же фраза («Подойдя к своему экипажу и приготовляясь в нем поместиться, господин Голядкин мысленно обнаружил желание провалиться сквозь землю или спрятаться хоть в мышиную щелочку вместе с каретой» (Там же, с. 127)), знакомая нам по первому посещению статского советника Голядкиным, повторяется и при описании второго бала.
313
Там же, с. 133. Помимо сцены на балу сходное описание есть и в сцене в трактире, где Голядкин обнаруживает в кармане склянку, которую он принимает за яд: «(…) Между тем в комнате произошло движение, смятение; все окружали господина Голядкина, все говорили господина Голядкина, некоторые даже хватали господина Голядкина. Но герой наш был недвижим, не видя ничего, не слыша, не чувствуя ничего….» (Там же, с. 208).
314
Там же, с. 136.
315
«Вдруг, во всех окнах разом, обнаружилось какое-то странное движение, замелькали фигуры, открылись занавесы, целые группы людей толпились в окнах, все искали и выглядывали чего-то на дворе. Обеспеченный своею кучей дров, герой наш тоже в свою очередь с любопытством стал следить за всеобщим движением и с участием вытягивать направо и налево свою голову, сколько по крайней мере позволяла ему короткая тень от дровяной кучи, его прикрывавшая. Вдруг он оторопел, вздрогнул и едва не присел на месте от ужаса. Ему показалось, – одним словом, он догадался вполне, что искали-то не что-нибудь и не кто-нибудь: искали просто его, господина Голядкина. Все смотрят в его сторону, все указывают в его сторону. Бежать было невозможно: увидят… Оторопевший господин Голядкин прижался как можно плотнее к дровам, и тут только разметил, что предательская тень изменяла, что прикрывала она не всего его. С величайшим бы удовольствием согласился бы наш герой пролезть теперь в какую-нибудь мышиную щелочку между дровами, да так и сидеть себе смирно, если б только это было возможно. (…) И вдруг сгорел со стыда окончательно. Его совершенно заметили, все разом заметили, все манят его руками, все кивают ему головами, все зовут его(…)» (Там же, с. 224).
316
Там же, с. 218.
317
Там же, с. 194.
318
Там же, с. 213.
319
«Господин Голядкин остолбенел от изумления, и на время у него язык отнялся. (…) говорить о фамильном сходстве тогда, когда тут видно, как в зеркале!» (Там же, с. 148).
320
Там же, с. 110.
321
Там же, с. 173–174.
322
Там же, с. 216. Еще одно – довольно своеобразное отражение появляется в последней сцене на балу. Потерявшийся Голядкин в критическую минуту вдруг замечает «лопнувшие сапоги на генерале». Потом он понимает, что сапоги целы, и вспоминает, что в живописи этот блик называется «светлое ребро» (Там же, с. 217). Этот блик, может быть, тоже способ концентрации внимания?
323
«(…) если взять да поставить их рядом, то никто, решительно никто не взял бы на себя определить, который именно настоящий Голядкин, а который поддельный, кто старенький, а кто новенький, кто оригинал и кто копия» (Там же, с. 147).
324
Л.H. Толстой. Война и мир. Толстой, ПСС. Под ред. В. Г. Черткова, М.-Д., 1930, т. 10, с. 273.
325
Там же, с. 273.
326
Там же, с. 274.
327
Там же, с. 274.
328
Там же, с. 275.
329
Там же, с. 276.
330
Там же, с. 277.
331
Там же, с. 277–278.
332
Д, с. 146.
333
Там же, с. 143.
334
Там же, с. 196.
335
Там же, с. 194, это же несколько раз повторяется на протяжении всей 10 главы.
336
Там же, с. 229.
337
Э. По. Вильям Вильсон (1839) Убийства на улице Морг. СПб., 2008, с. 30.
338
Д, с. 139.
339
Д, с. 140.
340
Там же, с. 142.
341
Там же, с. 152. Переживания Голядкина доносятся до нас в виде бессвязного потока слов, причем косноязычие Голядкина проявляется, как назло, в самые драматические моменты, когда он, по идее, должен был быть наиболее красноречив, чтобы поведать читателю обо всех разнообразных оттенках переживаемых им психологических трудностей: «Все еще бледный и чувствуя в совершенном разброде всю свою голову, крепко недоумевая, на что именно нужно решиться, присел господин Голядкин на стул. (…) Это, вероятно, как-нибудь там померещилось, или вышло что-нибудь другое, а не то, что действительно было; или, верно, это я сам ходил… и себя как-нибудь там принял совсем за другого… одним словом, это совершенно невозможное дело» (Там же, с. 165).
342
Там же, с. 218. «Я буду особо, как будто не я, – думал господин Голядкин – пропускаю все мимо; не я, да и только; он тоже особо, авось и отступится» (Там же, с. 170).
343
Там же, с. 223. «Таким-то образом сомневаясь и ища ключа и разрешения сомнений своих, герой наш добежал до Семеновского моста, а добежав до Семеновского моста, благоразумно и окончательно положил воротиться. «Оно и лучше, – подумал он. – Я лучше с другой стороны, то есть вот как. Я буду так – наблюдателем посторонним буду, да и дело с концом; дескать, я наблюдатель, лицо постороннее – и только, а там, что ни случись – не я виноват. Вот оно как! Вот оно таким-то образом и будет теперь» (Там же, с. 223).
344
Там же, с. 184.
345
Там же, с. 140.
346
Там же, с. 152.
347
О серьезности отношения Достоевского к «Двойнику» и по прошествии многих лет, свидетельствуют многие факты его творческой биографии. В частности, из Твери Достоевский в 1859 г. пишет брату, обещая привести исправленного «Двойника»: «Они увидят наконец что такое Двойник! (…) Одним словом, я вызываю всех на бой и, наконец, если я теперь не поправлю Двойника, то когда же его поправлю? Зачем мне терять превосходную идею, величайший тип по своей социальной важности, который первый открыл и которого я был провозвестником?» (Письма, 1928, т. 1, с. 257). Сделать этого писатель не смог из-за своих долгов издателю Стелловскому.
348
Из письма брату (цит. по: Мочульский, ук. соч., с. 46).
349
Аналогию между «Двойником» и творчеством Джойса проводит J. Franck. Dostoevsky. A Writer and His Time. Princeton U.P., 2010, p. 102.
350
Ф.М. Достоевский. Господин Прохарчин (далее – ГП). Достоевский, ПСС, т. 1, с. 245.
351
ГП, с. 249.
352
Там же, с. 243.
353
Там же, с. 252.
354
Анненский, ук. соч, с 32.
355
Там же, ук. соч, с 32.
356
Анненский указывал, что Достоевский «умел открывать бездны ужаса» в обыденности.
357
Там же, с. 253.
358
Там же, с. 250. Гоголевские аллюзии не покидают автора «Господина Прохарчина»: «Ты, ты, ты глуп! – бормотал Семен Иванович. – Нос отъедят, сам с хлебом съешь, не заметишь…» (Там же, с. 255).
359
Там же, с. 251.
360
Гроссман, ук. соч., с. 96.
361
Мочульский, ук. соч., с. 65. Так поступает, например, автор классической биографии Достоевского Дж. Франк, связывая героя «Хозяйки» не с предшествующими работами Достоевского, а с мечтателем из «Белых ночей» (Frank, Op. cit., p. 107).
362
Ф.М. Достоевский. Хозяйка (далее – X). Достоевский, ПСС, т. 1, с. 285.
363
Там же, с. 278.
364
Там же, с. 302.
365
Там же, с. 279–208.
366
Интересно отметить, насколько Достоевский по сравнению с романтиками, например, Новалисом, внимательнее и подробнее описывает переживание кошмара: «Юноша постепенно забылся в сладкой дреме и заснул. Ему приснилась сначала безграничная даль и дикие неведомые места. Он переплывал моря с непостижимой легкостью; он видел странных зверей; он жил с различными людьми, то среди битв, то в диком смятении, то в тихих селениях. Он попал в плен и в страшную нужду. Все ощущения достигли в нем неведомой до того напряженности. Он прожил бесконечно пеструю жизнь, умер и снова родился, любил с безумной страстью, и затем снова настала вечная разлука с возлюбленной» (Новалис. Генрих фон Офтердинген. М., 1922).
367
X, 302.
368
Там же, с. 274.
369
Там же, с. 277–278.
370
Там же, 289.
371
Здесь и далее цит. по: М. М. Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963. В первом издании 1929 г. «Проблемы творчества Достоевского» мениппея не фигурирует. Это понятие появляется по втором, расширенном и дополненном издании 1963 г.
372
Бахтин. Поэтика…, с. 57.
373
Там же, с. 65.
374
«Уже в первый, «гоголевский период» своего творчества Достоевский изображает не «бедного чиновника», но самосознание бедного чиновника (Девушкин, Голядкин, даже Прохарчин). То, что было дано в кругозоре Гоголя как совокупность объективных черт, слагающихся в твердый социально-характерологический облик героя, вводится Достоевским в кругозор самого героя и здесь становится предметом его мучительного самосознания» (Там же, с. 64).
375
Н.В. Гоголь. Шинель. Гоголь, ПСС, с. 169.
376
Там же, с. 172.
377
Бахтин. Поэтика…, с. 142, 159, 160, 162.
378
Там же, с. 63. «В кругозоре же автора как предмет видения и изображения остается это чистое самосознание в его целом» (Бахтин, Поэтика…, с. 63). «Самосознание, как художественная доминанта в построении образа героя, уже само по себе достаточно, чтобы разложить монологическое единство художественного мира, но при условии, что (…) в самом произведении дана дистанция между героем и автором» (Бахтин, Поэтика…, с. 68). В результате «всепоглощающему сознанию героя автор может противопоставить лишь один объективный мир – мир других равноправных с ним сознаний» (Там же, с. 66).
