405
Там же, с. 150–151.Согласно Бахтину, уже сократический диалог строился на карнавальной основе, уже его герои были идеологами, и из него рождалась мениппова сатира как особый жанр, как испытание истины словом. Попутно также выясняется, что фантастичность менипповой сатиры «подчинена функции провоцирования и испытания правды», доходя порой до «трущобного натурализма». О карнавализации см.: Там же, с. 153, 224–225. Идея карнавала нашла свое полное развитие в другой работе Бахтина: М. М. Бахтин. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Возрождения. М., 1966.
406
Бахтин. Поэтика…, 201.
407
В. Шкловский. Тетива. О несходстве сходного. М., 1970.
408
Бахтин. Поэтика…, с. 207.
409
«В эту «Мениппову сатиру» вставлена вторая сатира – «Легенда о Великом инквизиторе». (…) Наконец, столь же глубокой мениппеей является беседа Ивана Карамазова с чертом (Черт. Кошмар Ивана Федоровича»)» (Бахтин, Поэтика…, с. 209).
410
Там же, с. 210.
411
Там же, с. 211.
412
Там же, с. 206 «Нас (…) интересует слова языка, а не его индивидуальное употребление в определенном неповторимом контексте» (Там же, с. 214).
413
V. Astrov. Dostoevskij on Edgar Allan Poe. American Literature, v. XIV (1942).
414
S.G. Marks, Op.cit., p. 77.
415
Emerson. The First Hundreds Years…, p. 96. О «жестоких, на потребу публике готических интригах» Достоевского говорит Кэрил Эмерсон. О жутком готическом смехе, звучавшем за карнавалом, говорил также Баткин. (Л. М. Баткин. Смех Патнагрюэля…).
416
Бахтин. Поэтика…, с. 119.
417
С. Emerson. Zosima’s “Mysterious Visitor”: Again Bakhtin on Dostoevsky, and Dostoevsky on Heaven and Hell”. A New Word on Brothers Karamazov. Ed. by R.L.Jackson. Evanston, 2004, p. 173.
418
Бахтин. Поэтика…, с. 263.
419
Там же, с. 286.
420
Там же, с. 293.
421
«Так развивается интрига Голядкина с его двойником, развивается как драматизированный кризис его самосознания, как драматизированная исповедь. За пределы самосознания действие не выходит, так как действующими лицами являются лишь обособившиеся элементы этого самосознания. Действуют три голоса, на которые разложился голос и сознание Голядкина: его «я для себя», не могущее обойтись без другого и без его признания, его фиктивное «я для другого» (отражение в другом), то есть второй замещающий голос Голядина, и, наконец, получается своеобразная мистерия или, точнее, моралите, где действуют не целые люди, а борющиеся в них духовные силы, но моралите, лишенное всякого формализма и абстрактности» (Бахтин. Поэтика…, с. 291). Интересно было бы узнать, в чем же состоит мораль этого «моралите»? Правда, где же мораль в этой повести? В том ли она, что герой сходит с ума? Или в том, что он маленький, но подлый человек? Или в том, что государственная служба в императорской России могла любого с ума свести?
422
Там же, с. 292.
423
Несколько слов о тех наблюдениях, которые, как хорошо осознавал сам Бахтин, явно выпадали из логики его анализа, но которые тем не менее крайне важны для понимания «Двойника». Например, как мы уже отмечали, Бахтин чувствовал, что в «Двойнике» нет настоящего литературного действия: «Все действующие лица, кроме Голядкина и его двойника, не принимают никакого реального участия в интриге, которая всецело развертывается в пределах самосознания Голядкина… Рассказывает же повесть о том, как Голядкин хотел обойтись без чужого сознания, без признанности другим, хотел обойти другого и утвердить себя сам, и что из этого вышло. «Двойник» Достоевский мыслил как исповедь (…) Это первая драматизированная исповедь в творчестве Достоевского» (Там же, с. 288). Но может быть, действие и впрямь не выходит за пределы самосознания Голядкина просто потому, что это и не действие вовсе, а переживание кошмара? Монотонные повторы поэмы тоже не прошли мимо внимания Бахтина, но не получили иного объяснения, кроме неясной аналогии с живописью. «Действительно, рассказ с утомительнейшею точностью регистрирует все мельчайшие движения героя, не скупясь на бесконечные повторения. Рассказчик словно прикован к своему герою, не может отойти от него на должную дистанцию…» (Там же, с. 302).
424
Там же, с. 295.
425
Там же, с. 294.
426
Там же, с. 295.
427
Там же, с. 295.
428
Там же, с. 193. Интерпретации «Бобка», продолжающие Бахтина, см. например: Ilya Vinitsky. Where Bobok Is Buried: The Theosophical Roots of Dostoevskii's “Fantastic Realism”, Slavic Review, vol. 65, n. 3, 2006, p. 523–543.
429
«Бобок» опубликован 5 февраля в № 6 «Гражданина» в «Дневнике писателя» 1874 г. «Итак, вот к какому изданию я приобщил себя. Положение мое в высшей степени неопределенное. Но буду и я говорить сам с собой и для собственного удовольствия, в форме этого дневника, а там что бы ни вышло. Об чем говорить? Обо всем, что поразит меня или заставит задуматься. Если же я найду читателя и, боже сохрани, оппонента, то понимаю, что надо уметь разговаривать и знать с кем и как говорить». Достоевский продолжает: «На этот раз помещаю «записки одного лица». Это не я; это совсем другое лицо. Я думаю, более не надо никакого предисловия» (Ф.М. Достоевский. Дневник писателя. Достоевский, ПСС, 1980, т. 21, с. 41).
430
Бахтин. Поэтика…, с. 184. Бахтин анализирует «Бобок» как «ключевое в жанровом отношении произведение его».
431
Там же, с. 184, 197.
432
Ф.М. Достоевский. Бобок. Достоевский, ПСС, 1980, т. 21, с. 44.
433
Аллюзии на Гоголя ясно различимы в этой вещи. Тон героя «Бобка» напоминает речь Поприщина из «Записок сумасшедшего»: «Нет, этого уж я не могу допустить! И это современный мертвец! Однако послушать еще и не спешить с заключениями» (Там же, с. 48); «Продолжал, однако, выслушивать, хотя и с чрезмерным негодованием» (Там же, с. 46).
434
Бахтин. Поэтика…, с. 187.
435
Достоевский. Бобок, с. 43.
436
Бахтин. Поэтика…, с. 189.
437
Бахтин выделяет следующие главные темы: «все позволено» без Бога и бессмертия души, исповедь без покаяния – бесстыдная правда последних моментов сознания, безумия, сладострастия, оторванности от народных корней (Там же, с. 193).
438
Там же, с. 184.
439
Заметим, что, как и в «Братьях Карамазовых», Достоевский идет на компромисс и предлагает читателю в качестве одного из возможных «натуралистическое объяснение» реакций героя: он нетрезв и выглядит как «близкое к помешательству лицо» (Достоевский. Бобок, с. 42); мы знаем, что у него скверен характер (Там же, с. 342), а также приводится длинное рассуждение о сумасшедшем доме и о дураках (Там же, с. 42–43).
440
Бахтин. Поэтика…, с 187. Оказывается, что их жизнь в могилах еще продолжается некоторое время»
441
Там же, с. 188.
442
Достоевский. Бобок, с. 44.
443
Там же, с. 48.
444
Бахтин. Поэтика…, с. 195.
445
Там же, с. 197.
446
Там же, с. 185.
447
Достоевский. Бобок, с. 42.
448
Там же, с. с. 53.
449
Там же, с. 54.
450
Там же, с. 45.
451
«Черт возьми, ведь значит же что-нибудь могила! – произносит, чертыхаясь, один из мертвецов – Заголимся и обнажимся!» (Там же, с. 52). Надо помнить, что призыв мертвеца Клиневича, инициатора посмертных эротических «обнажений», не исключает прочтения как призыв быть искренним, хотя бы в могиле.
452
Там же, с. 43.
453
Там же, с. 51.
454
Там же, с. 51.
455
Там же, с. 54.
456
Бахтин. Поэтика…, с. 310.
457
Там же, с 300.
458
Т. Манн. Доктор Фаустус. М., 1959, с. 440–441.
459
Ф.М. Достоевский. Сон смешного человека. Достоевский, ПСС, т. 25, с. 115.
460
Там же, с.118.
461
«Облекать сон в слова и рассказывать их почти невозможно, потому что не так важна самая суть в сне, – ее-то именно и можно выразить, – как его аромат и флюид, тот непередаваемый дух ужаса или счастья (или того и другого сразу), которыми он пропитан и которыми порой наполняет душу сновидца еще долгое время спустя. В нашей истории снам принадлежит решающая роль: великие и по-детски яркие сны снились ее герою, будут сниться сны и другим лицам. Но как затрудняла их всех задача хотя бы приблизительно поведать пережитое другим, как не удовлетворяла их самих каждая такая попытка!» (Томас Манн. Иосиф…, т. 2, с. 89).
462
Там же, т. 2, с. 344; см. также т. 2, с. 372).
463
N. Koposov. De l’imagination historique. Paris, Ed. EHESS, 2009, p. 207–219.
464
Цитирую по: С. Апт. Томас Манн. Биография. М., 1972.
465
Томас Манн, ук. соч., т. 1, с. 63.
466
«…если еще простительно, хотя и ошибочно было отождествлять с раем страну золотых яблок, где текли четыре реки, – то как можно было при полной даже готовности к самообману упорствовать в таком заблуждении, зная о мире лемуров, составляющем самый близкий и самый далекий пласт, мире, где жалкое подобие человека, существо, в котором прекрасный лицом и станом Иосиф отказался бы с понятным негодованием узнать себя, томилось одновременно сладким и страшным сном своей жизни в отчаянной борьбе с огромными броненосными саламандрами и летающими ящерами? Это не был «сад в Эдеме», это был ад» (Там же, т. 1, с. 51). «Прошедшее ужасно, а настоящее могущественно, ибо оно бросается в глаза» (Там же, с. 212).
467
Там же, т. 3, с. 44.
468
Критику идеи «историографической операции» см. в: Н. Колосов. Как думают историки. М., НЛО, 2001.
469
Манн. Иосиф…, т. 1, с. 39.
