class="p">
Космическое благоговение, религиозный опыт и ужас
Одним из авторитетов, на которого часто ссылаются в попытках объяснить ужас, является Г. П. Лавкрафт, признанный практик жанра, который также написал влиятельный трактат "Сверхъестественный ужас в литературе". По мнению Лавкрафта, сверхъестественный ужас вызывает благоговейный трепет и то, что он называет "космическим страхом". Вызывает ли произведение ужаса космический страх - это, по сути, отличительный признак жанра для Лавкрафта. Он пишет:
Единственный тест на истинную странность заключается в том, возбуждает ли он в читателе глубокое чувство страха и контакта с неизвестными сферами и силами; тонкое отношение благоговейного прислушивания, словно к биению черных крыльев или царапанию внешних форм на пределе известной вселенной.
Космический страх для Лавкрафта - это волнующая смесь ужаса, морального отвращения и удивления. Он говорит об этом: "Когда к этому чувству страха и зла добавляется неизбежное очарование удивления и любопытства, рождается композит из острых эмоций и провокации воображения, чья жизненная сила должна, по необходимости, сохраниться до тех пор, пока существует сам человеческий род". Способность к этому чувству страха, которое, по мнению Лавкрафта, неизбежно связано с религиозным чувством, является инстинктивной. Люди, похоже, рождаются с неким страхом перед неизвестным, граничащим с благоговением. Таким образом, привлекательность сверхъестественного ужаса заключается в том, что он вызывает чувство благоговения, которое подтверждает глубоко укоренившееся человеческое убеждение о мире, а именно, что он содержит огромные неизвестные силы.
Эта способность к благоговению, предположительно в ущерб нашей культуре, принижается тем, что называют "материалистической утонченностью". Тем не менее чувствительных людей, наделенных воображением и способностью отстраняться от повседневности, можно привести к ее осознанию, которое равносильно осознанию "злобного и особого приостановления или поражения тех неизменных законов природы, которые являются нашей единственной защитой от нападок хаоса и демонов неосвоенного пространства".
Хотя все это трудно собрать воедино, суть теории Лавкрафта, похоже, заключается в том, что литература космического страха привлекает потому, что она подтверждает некую инстинктивную интуицию реальности, которую отрицает культура материалистической утонченности. Это нечто сродни религиозному чувству благоговения, постижения неизвестного, заряженного удивлением.
Лично мне трудно сказать, с какой точки зрения это должно быть важно - с объективной или с субъективной. Объективная интерпретация заключалась бы в том, что литература сверхъестественного ужаса эмоционально оживляет наше чувство, что на небе и на земле действительно есть вещи, не поддающиеся учету софистами-материалистами; тогда как субъективная интерпретация оставалась бы нейтральной в отношении того, что на самом деле происходит, но утверждала бы, что литература сверхъестественного ужаса поддерживает инстинктивное чувство благоговения перед неизвестным. Если Лавкрафт имеет в виду именно последнюю интерпретацию, то следует признать, что он не говорит, почему важно, чтобы это чувство благоговения или космического страха сохранялось. Возможно, он считает, что это неотъемлемая часть того, что значит быть человеком (т. е. по-человечески реагировать на мир), или, в другом ключе, потому что это незаменимая коррекция дегуманизирующего наступления материалистической утонченности.
Но в любом случае ясно, что литературный сверхъестественный ужас, который посредством болезненно неестественного (отталкивающего) вызывает космический страх, привлекателен тем, что этот вид благоговения отвечает или восстанавливает некую первобытную или инстинктивную человеческую интуицию о мире. Тот факт, что Лавкрафт отвечает на вопрос о том, как такая неприятная вещь, как страх, может быть позитивно убедительной с точки зрения космического страха, может быть не таким уж и круговым, как кажется. Сам по себе страх неприятен, и его, естественно, следует избегать; но космический страх - это не просто страх, а благоговение, страх, дополненный неким провидческим измерением, которое, как утверждается, остро ощущается и является жизненно важным. Таким образом, космический страх или благоговение, если таковые существуют, могут быть желанными в той мере, в какой страх просто не является таковым. Отношение отталкивающего в ужасе к этому чувству благоговения заключается в том, что для его возникновения требуется болезненная неестественность. Итак, мы ищем в литературе ужасов патологически неестественное, чтобы испытать благоговение, космический страх с визионерским измерением, соответствующим инстинктивным, человеческим представлениям о Вселенной. Болезненно-неестественное - это средство к благоговению, и его ищут не ради него самого, а ради того состояния, которое оно вызывает у зрителя. Говоря менее абстрактно, Лавкрафт, похоже, считает, что сверхъестественная литература дает нечто вроде религиозного опыта, а также соответствующую реакцию против некоего выхолащивающего, позитивистского мировоззрения.
За те несколько страниц, на которых Лавкрафт рассматривает происхождение и притягательную силу сверхъестественного ужаса, ему удается предложить удивительное количество всевозможных предположений - некоторые психологические, некоторые социологические, некоторые метафизические - и при этом сделать множество, хотя и довольно туманных, утверждений. Несомненно, для того чтобы разобрать эти взгляды, потребуется много места, отчасти потому, что потребуется много времени, чтобы интерпретировать их до такой степени, чтобы их можно было выгодно аргументировать. Однако против процедуры Лавкрафта можно кратко высказать одно соображение, которое не только показывает ее недостатки, но и постоянно возникающую проблему, связанную с ответом на парадокс ужаса.
Ранее было отмечено, что Лавкрафт не только определяет позитивно убедительное в жанре как вызывающее космический страх; он также считает космический страх определяющим для жанра сверхъестественного ужаса. Другими словами, он и классифицирует, и хвалит произведения ужаса, руководствуясь одним и тем же стандартом. Таким образом, любой кандидат в класс сверхъестественных ужасов не будет включен в этот класс, если он не выполняет похвальную функцию вызывания космического страха.
Но, несомненно, существует множество историй ужасов, которые не способны вызвать космический страх - чувство, связанное с мировоззрением и граничащее с религиозным опытом. Действительно, многие истории ужасов, кажется, забывают о грандиозном (философском?) проекте по внушению космического благоговения. Просматривая свою книжную полку, я наткнулся на "Крабы на взводе" Гая Н. Смита (автора "Происхождения крабов", "Луны крабов" и т. д.). Эта книга, как я утверждаю, несомненно, является примером ужаса, но не вызывает ни космического страха, ни благоговения. Крабы сами провоцируют то, что мы называем арт-хоррором, но арт-хоррор не обязательно должен быть эмоциональным подтверждением одного мировоззрения (того, что созвучно религии) или отрицанием другого (материалистической утонченности).
В результате у Лавкрафта, несомненно, возникло бы искушение отвергнуть "Крабов на взводе" как представителя класса сверхъестественной литературы ужасов. Но это произвольно. Благоговение - это один из эффектов (возможно) относительно высоких достижений в жанре ужасов, а не сам признак жанра. То есть ужастик, вызывающий трепет, будет (возможно) очень хорошим ужастиком; он заслуживает похвалы; но доброта, как признает любой, кто знаком с жанром, не является одной из его неизменных визитных карточек. Классификационный стандарт Лавкрафта для включения в жанр слишком узок; он действительно отслеживает одну форму доброты, похвалы или высоких достижений в жанре.
Я
