Как звала Семаргла Купаленка — Ночка тёмная, Ночка маленькая:
— Ты сойди, Огневик, с поднебесья! Ра-ре– кой приди, тропкой лунною. Посидим с тобой, полюбуемся.
Отвечал Семаргл Купаленке:
— Не имею я часа, Купалочка! Мне всю ночь до рассвета нужно не спать, в небесах мне на страже нужно стоять. Чтобы Чёрный Змей не приполз из Тьмы, жито в поле широком бы не
потоптал, у коров молоко бы не отобрал, а у матушек — малых детушек…
Вновь зовёт Огнебога Купаленка, не идёт с поднебесья Сварогов сын. Слёзы льёт от тоски Купаленка, и зовёт, и кличет Сварожича. То не Ра-река разливается, не огонь в небесах разгорается — льются слёзы из глаз Купаленки, разгорается сердце бога.
И сошёл Семаргл к Купаленке, стал плясать он в ночи, стал он песни петь. В первой песне Триглава прославил. Во второй песне — Ладу– матушку. В третьей песне — саму Купальницу.
Ничего над полем не видно, за рекой ничего не слышно; только ветер прошёл над лесом, пролетела тень над водою — пробежала там туча чёрная. Но её Сварожич не видел, но её Семаргл не услышал…
Много ль времени миновало, мало ль времени миновало — от него зачала Купальница. И родила она сына с дочкою. Волоса у них золотые, на плечах лежат, как огонь горят. И решила Купальница братца с сестрой звать Купал ой и Костромой.
Как цветы, они поднимаются и румянятся, словно яблочки. Днём ласкает их Солнце Красное, ночью тёмною — мать Купалочка.
Рано-рано на зорьке утренней в лодочке стояла Купальница, и держала она в рученьке весло. С первым светом, с зарёю утренней отправлялась она в путь-дороженьку. Говорила она Костроме, так наказывала Купале:
— Ой вы, дети мои родимые! Как болит по вас сердце вещее! Не ходите вы в чисто полюшко, не садитеся под калинов куст и не слушайте птицу Сирина! Сладко птица поёт-распе– вает, но кто слышит её — умирает… Не заметите вы — с востока прилетит вдруг облако чёрное. От того-то грозного облака в чистом полюшке не укроешься!
Отвечали ей брат с сестрою:
— Не печалься, не плачь, Купаленка! Не пойдём мы в чистое полюшко и не сядем мы под калинов куст.
Вот отчалила мать Купаленка, и пришёл рассвет, и зачался день. Поднялось уже Солнце Красное, и на небе ясном ни облачка.
Вдруг услышали брат с сестрою — далеко– далече во полюшке, да на веточке той калиновой птица Сирин поёт-заливается. И рекла сестрица Купале:
— Побежим мы с тобою, братец, далеко-да– лече во полюшко, посидим, послушаем Сирина. Коль появится туча-облачко, мы с тобою быстро укроемся.
И тогда с Костромою Купала побежали в чистое полюшко и садилися под калинов куст.
Во долинушке калинушка стоит, птица Сирин на калинушке сидит, под калиною Купала с Костромой, малый брат с родимою сестрой. Засмотрелись они, заигрались, песней птицы Сирин заслушались — не увидели, как ложилась тень, как надвинулась туча чёрная.
Из-под той-то тученьки чёрноей налетели вдруг гуси-лебеди. Налетели и закурлыкали, скрыли крыльями небо синее. Подхватили гуси Купалу, посадили его на крылья, понесли его по-над полем.
Плачет Кострома, причитает, кличет братца она Купалу, но её Купала не слышит… Унесли его гуси-лебеди за дремучий лес и за горы. Посадили его за булатный замок — да во ту серёб– ряну клеточку, за золоченую решёточку.
Вот проходит год, а за ним другой, так идут года чередою… Костроме пришла пора замуж. Только всё Кострома смотрит в сторону, всё печалится о Купале, и никто-то ей не приглянется…
Ой да рано-рано Солнце поднималось… Да ранее того по-над полем, да над речкой тихой, над морем птица Сирин летала-пролётывала.
Как у моря, у Лукоморья, в тихом устье речки Смородинки, у того у Камня горючего птица Сирин на веточку саживалась.
Как садилась птица на яблоньку, золотые перья роняла, Костроме она слово молвила:
— Ой да ты, Кострома молодая, скоро быть тебе, дева, замужем. Скоро свадьбу играть и на свадьбе плясать. Но не долго быть тебе счастливой и не долго быть тебе замужем. Увенчает Леля златым венцом, вслед за нею Смерть подойдёт с венком.
Так роняла она златы пёрышки, так вещала птица младой Костроме. И решила та, молодё– шенька, что навек останется девою и вовеки не будет замужем. Как решила — сбирала пёрышки, и златые перья в рукав клала. Перья те потом вынимала и веночек из них свивала.
Как тут вдоль по речке Смородинке девуш– ки-подружки гуляли… И сплетали они веночки, по воде веночки пускали, и по тем веночкам гадали: кто венок подберёт, тот и замуж возьмёт.
— Ой, Смородинка-речка, про жизнь расскажи… С кем мне век вековать и кого любым звать?
* *
Кострома ж молодая свой венок не снимала и по реченьке той свой венок не пускала, тихо лишь напевала:
— Пусть никто не снимет венок с головы. Буйны ветры повеют — веночек не свеют, и дожди вдруг польют — мой венок не возьмут.
Налетели тут ветры буйные, и полили-по– шли частые дожди — и сорвали веночек с её головы, понесли его через чисто поле. Понесли его да на сине море, на Приморие-Лукоморие.
И пошла Кострома, плача и тужа. И пошла она, рученьки ломя. И сказалк она матушке родной:
— Ты найди веночек мой, матушка!
Поискала веночек Купальница, поискала его в чистом полюшке, не нашла венка в чистом полюшке.
Кострома послала подружек:
— Вы найдите веночек, подруженьки!
Не нашли венок и подруженьки.
И пошла Кострома вдоль по бережку, над широкой волной, над глубокой рекой. Смотрит — плот на речке чернеет, белый парусочек белеет. А на том плоте трое молодцев; первый молодец — сам хорош собой, а второй-то первого краше, ну а третий — златоволосый, словно братец её Купала…
То Купала сам сидел на плоте, голова у Ку– палы вся в золоте. В правой ручке Купала держал весло, в левой рученьке — частый гребень. Златы кудри Купала чесал и на волны речки бросал:
— Вы плывите, златые кудрышки. Вы плывите к крутому бережку. Может, там моя матушка воду берёт. Как воды зачерпнёт — вспомнит сына: то младого Купалы кудри…
А с плота ребята увидели, как девицы гуляют вдоль реченьки. И сплетают они веночки, по воде веночки пускают… А один веночек к плоту плывёт: кто его подберёт и хозяйке вернёт? Подобрал тот веночек Купала.
И сказала так Кострома:
— Ой, ребята вы молодые! Вы не видели ль моего венка?
Первый так сказал:
Я венок видал.
А второй сказал:
— Яв руках держал.
Третий — то был Купала — венок подал.
Одному Кострома подарила платок, а другому дала золотой перстёнек. А за третьего — замуж, сказала, пойду.
— Я тебя, молодого, в мужья позову.
Так сестра не узнала брата. Кострома — родного Купалу. И не дрогнуло сердце вещее у Купальницы — Ночки тёмной.
— Кострома бела-румяна, за что любишь ты Купалу?
— Я за то люблю Купалу, что головушка кудрява. Что головушка кудрява, а бородка кучерява. Если плечи его распрямятся, златы кудрыш– ки разовьются — разольются реченьки быстрые по лугам зелёным, раздольным. Разольётся тогда румянец по его лицу бел-румяному.
И пропел Купала Купальнице — своей матушке родной, но неузнанной:
— Ой да ты, Купальница-матушка! Замуж дочь свою отдай! За меня отдай, за молодца!
— За тебя дочь отдаю, отдаю и песнь пою… Как в субботу — обрученье, в воскресение — венчанье…
Ой да рано-рано — по-над морем синим… Солнышко вставало, в морюшке играло. То не море синее играло — это Солнце в морюшке купалось, в море синем по волнам плескалось…
