— О, последний цветок, и тот сломался! Но вы же знаете, что японцы ценят и увядшие цветы? — воскликнула Морико и тут же прочла красивое трехстишие.
Есть особая прелесть
В этих бурей измятых,
Сломанных хризантемах.
(Пер. В. Марковой)
На соседней могиле установлен столб с надломленной вершиной. Иван Николаевич Зелинский приехал лечиться в Японию со станции Бухеду (Китай). Умер 30-летним 21 марта 1907 г. Такой же столб у Ульяны Ивановны Коваленко, скончавшейся в 21 год 9 октября 1906 г. Николай Иванович Цой умер 10 августа 1907 г. Рядом с русскими словами надпись на корейском языке.
— Что ж, давайте посмотрим эти шесть высоких постаментов, которые можно встретить на любом японском кладбище. Надписи плохо различимы. Две, хотя и с трудом, но можно прочитать, остальные же совсем стерлись от времени. Это остатки старинного китайского кладбища.
— Как много мы узнали! Теперь по-другому будем относиться к нашей общей истории…
Настала пора прощаться. Мы обменялись адресами, пообещав писать. Гриша и Морико, обнявшись, направились к выходу, а я мысленно пожелал молодым людям счастья…
Есть в этом мире
Один цветок, —
Невидим он,
Но блекнет он,
Но блекнет без следа, —
Цветок любви![17]
Хотелось бы, чтобы увядание не коснулось русско-японского цветка любви Гриши и Морико. Мне же вспомнилась еще одна история. В японском плену, в лагере Кумамото оказался матрос броненосца «Ослябя» Осип Герасимов. Однажды в городе он встретился с 18-летней Хисако. Она не только смогла скрасить ему все тяготы нахождения в плену, но и отправилась с Осипом в Россию, во Владивосток. Шли годы. Хисако превратилась в Анну Кирилловну, которая научилась бойко говорить по-русски. После окончания Гражданской войны Осип Маркелович устроился швейцаром в ресторан «Золотой Рог». «Лучшими часами своей жизни он считал время, проведенное с женой. В ее присутствии его суровое лицо становилось удивительно мягким, черты разглаживались, теплел взгляд голубых глаз. К высокому чувству необыкновенной любви к женщине примешивалось чувство, которое можно назвать отцовским: уберечь, защитить, не дать в обиду». В августе 1938 г. Осипа арестовали. Только через два года он смог увидеть свою любимую. В то время таких людей, да еще женатых на иностранках, не оставляли во Владивостоке, и приказали им отправляться в сибирский Канск.
После войны вынужденная ссылка продолжилась. Вскоре подошла старость, а родственных связей они не поддерживали ни с кем, детей же у них не было. Оставался один выход — отправиться в дом престарелых. Старикам понравилось их новое жилье. Единственное, что удручало, что их вынудили не только спать в разных помещениях, но и обедать за разными столами. Давно разменяла Анна Кирилловна девятый десяток, а Осип — десятый. Совсем дряхлые стали, но при встрече снова молодели, ходили взявшись за руки, как дети, садились на скамейку и склоняли друг к другу белые как лунь головы. Вспоминали молодость, Владивосток. Вспоминали Японию и первую встречу. Осип, гладя ее высохшую руку, говорил: «Ах, ты маленькая, глупенькая Хисако. Ну зачем ты убежала со мной? Жила бы себе на родине. Тепло там, фруктов много. Помнишь, какими мандаринами ты меня угощала? Здесь многие про них и не слышали. Мыкаешься со мной век по ссылкам. Ни кола ни двора так и не нажили». В ответ Анна горячо протестовала: «Ёси, Ёси! Что ты такое говоришь? Самое большое мое богатство — ты и все годы, прожитые с тобой. Нет на свете женщины счастливее меня».
Однажды Анна Кирилловна не вышла к завтраку. Осип, не прикасаясь к еде, беспокойно поглядывал на дверь.
— Ешь, Маркелович! Захворала Анна Кирилловна. Сейчас покормлю вас и ей отнесу, — мимоходом прокричала официантка Екатерина.
Нет, какой тут завтрак. Что с Анной? Вчера ни на что не жаловалась, веселая была, молодость вспоминала. Осип бросил ложку и с поспешностью, не свойственной его возрасту, покинул столовую. У входа в палату Анны столкнулся с фельдшерицей.
— Что с ней? — испуганно спросил Осип.
— Не буду лукавить, Осип Маркелович. Неважные дела: похоже на отек легких. Не беспокойте ее сейчас. Она, кажется, уснула.
У Осипа похолодело внутри. Он тихонько вошел в палату, сел на табурет, осторожно взял сухую желтую руку Анны. Она тяжело дышала, полулежа на подушках. Открыла глаза, улыбнулась.
— Как хорошо, что ты пришел, Ёси. Я так боялась, что не успеешь, — с трудом проговорила Анна.
— Тише, успокойся, тебе тяжело. Потом поговорим, — Осип ласково погладил ее седую голову, коснулся губами пылающего лба.
— Нет, сейчас. Ёси, повтори, что ты сказал мне в Кумамото, там… в парке…
Осип подумал, что она бредит. Говорили о многом. Что она хочет услышать сейчас? Это было так давно. И вдруг из глубины прожитых десятилетий всплыли те далекие слова, которые так нужны сейчас Анне. Приблизившись к ней, Осип внятно проговорил:
— Хисако — нацукасий, Хисако — уцукусий, Хисако — дайдзина. Я люблю тебя гэнки — о дасэ.
— Ёси, айсуру, — последовал ответ. Это были последние слова, произнесенные Хисако.
После смерти Анны Осип сильно загрустил, много времени проводил у могилы Анны Кирилловны, плакал и говорил, как хочет поскорее соединиться с ней на том свете. Его соседи не раз просили фельдшерицу, чтобы дала она Осипу какое-нибудь успокаивающее, на что та неизменно отвечала:
— От такой болезни, как любовь, лекарства нет.
Месяца не прошло, как Осип отправился вслед за женой. Умирал спокойно, с улыбкой. Последние его слова были обращены к той, которую любил больше жизни, до щемящей нежности в сердце: «Иду, иду, мой мотылек».
Вот такая грустная история русско-японской любви…
В Кобе. Только что попрощался с русским Нагасаки. Набрав скорость, синкансен за несколько часов буквально сожрал огромное расстояние, оставив позади Фукуоку, Хиросиму и другие города. Теперь мне предстояли полевые исследования в Кобе, встреча с его русскими достопримечательностями. Задолго до поездки я посмотрел один из первых русских путеводителей Японии, который сообщал: «Почтово-телеграфная контора и ж.д. станция Кобе в западном конце улицы Сакаемаци; ж.д. ст. Санномийя, в 6 минутах езды от пристани, следуя по Дивизионной улице…Кобе, излюбленный иностранцами порт Японии, отличается сухостью и чистотою воздуха». Современный путеводитель, изданный на русском языке Ассоциацией японских переводчиков-русистов, отмечает: «Кобе — один из крупнейших портов Японии, хорошо защищенный цепью холмов. Площадь города составляет 544 км2, а население — около 1,4 млн чел., что делает его шестым по населению городом Японии. Из Кобе до Осаки можно добраться по железной дороге за 30 минут. Путь до Киото на экспрессе занимает час. Экспресс ходит каждые 20 минут. Кобе известен не только как один из крупнейших портов Японии, но и как промышленный центр с предприятиями черной металлургии, судо- и машиностроения, резиновым, химическим, мукомольным производством, а также производством саке и спичек». Что ж, пить саке я не планировал, спички были совершенно не нужны, а вот с русскими страницами Кобе хотелось бы разобраться поподробнее.
Особого плана исследований не было, да и времени не так уж много — всего неделя. Но полевые изыскания связаны не только с наличием плана и времени, но и с возможностями. Увы, в Кобе у меня не было ни одного знакомого. Еще в Нагасаки я попытался отыскать в этом городе кого-нибудь, заинтересованного в русской теме, но все письма остались без ответа: кто-то, видимо, уже уехал из Кобе, а кто-то предпочел отмолчаться. Все, чем я располагал, был адрес Общества «Япония — Россия» префектуры Хёго (Hyogo-ken Roshia kyokai). Предположив, что там мне вряд ли расскажут о русской истории Кобе, решил рассчитывать только на свои силы.
Место в гостинице «Hotel 1–2—3 Kobe» заранее снял на неделю. Хотя на руках был подробный план города, пришлось поплутать, пока ее нашел. Как всегда, портье сделал копию моего паспорта и вручил ключ от номера, который оказался крошечным, но снабженным всеми удобствами. Конечно, кровать могла бы быть чуть поменьше, а столик чуть побольше, но сутки обходились всего в 5140 иен, включая завтрак, что по японским меркам совсем недорого. Поэтому рекомендую «Hotel 1–2—3 Kobe» всем потенциальным туристам.
Времени на раскачку совершенно не было — сегодня суббота, а это значит, что могу еще успеть на автобус, идущий к Иностранному кладбищу. Поезд подкатил к станции Син-Кобе (Shin-Kobe) в 12.08. Теоретически я мог успеть на автобус, идущий в 12.32 на кладбище, где находились русские могилы, но совершенно не знал, где остановка, да и тяжеленная сумка, набитая книгами и бумагами, не позволяла быстро передвигаться. Мне пришлось сесть на метро и доехать одну остановку до Санномия (Sannomiya), которая является основной в Кобе и имеет множество выходов. Отсюда направляются поезда в Токио, Осаку и Токио, что очень удобно для иностранцев. В двух шагах — гавань и огромный торговый центр.
