Ох, разве о венце думушки, кому белый свет не мил и глаза от слез не просыхают! Рыдали гармоники, на улицах сплетались разудалые голоса:
Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья,
А завтра рано, чуть светочек,
Заплачет вся моя семья.
Не поняли, в чем дело? Намек из девичьих припевок:
Рекрута-рекрутики
Ломали в поле прутики,
Они ломали, ставили,
Тосковать заставили.
Ноябрь для армии изымал из семей самых здоровых и крепких молодых работников: по Вологодской губернии подлежало призыву до 20 000. Архангельск перед первой мировой войной размещал батальон, Вологда — два батальона 198-го Александро-Невского полка. Это не значит, что северяне служили единственно в нем. Брали вплоть до лейб-гвардии: например, статных, рослых, но курносых — в Павловский полк.
Единственный сын в семье от солдатчины освобождался.
Прощание новобранцев с родимой стороной, длившееся неделями, сложилось в обряд, расцвеченный ярко, образно, подобно тому, как кисть, резец доморощенного умельца творили из избы райский уголок. Подчеркивалось: «рекрут — отрезанный ломоть». Вставший под знамена будет принадлежать Отечеству, обязан голову сложить за веру и государя. Даже смерть на поле брани не снимет с него присяги: «солдат и на том свете в Христовом воинстве служит».
Сопровождало рекрута в выходах по волости, на ярмарки, игрища почетное окружение из ребят помоложе. На посиделках он кидал в передники девчатам пряники, лампасею. Подружки детских игр, юности — он увидит их спустя годы, уже замужем, с детьми.
Вершиной проводов было прощание с родней. Долг — посетить ее всю. Причитать северянок не учить. Любовь и нежность, ласка и сочувствие, душевное страдание изливались на «рождение сердечное», «гостя долгожданного».
Принимали рекрута радушно, как никого другого, привечали непременно с причетами слезными:
Уж я гляжу, тетка бедная,
На тебя, добрый молодец,
Любовный племянничек:
Идешь ты да не своей волей вольные,
Не несут тебя резвы ноженьки,
Приупали белы рученьки,
Притуманились очи ясные,
Помертвело лицо белое
Со великого со горюшка.
Соблюдая чин, пригублял он «зелена вина кудрявого», отведывал закусок, чтобы шествовать на очередное подворье.
Выводили его «взапятки», спиной к дверям, лицом к иконам — впредь-де ему бывать, после службы у тети гащивать.
Дома шепоты-перешептывания: к кому наведаться погадать-поворожить о судьбе сына и внука, что в заклад пообещать, не забрили б его во солдаты? Бывало, у гадалки встречались родная матушка и присуха сердечная, наружу выходили секреты сокровенные. Какова окажется лямка солдатская, вернется ли жив-здоров? Готовы любящие женщины душу перепоручить нечистой силе: не сгуби, помирволь нашему рекрутику!
Девица люба как рекруту, так по душе и его отцу-матери, братовьям, тогда на избу запорученницы молодец прибивал пук еловых ветвей, перевитых лентами, притом хвойный букет подносила она сама. Будет зазноба верна, как елка круглый год зелена, — шуметь свадьбе, дайте срок!
В день отъезда в воинское присутствие возле хором толпилась не поголовно ли деревня. Старики наблюдали за поведением лошади, впряженной в сани, в тарантас: стоит спокойно — к добру; переступает копытами, ушами прядет — ой, неладно, крещеные…
Набивалась провожатых полна изба. Благословив сына, мать обливалась слезами, выпевала наказы-заветы сквозь рыданья:
На чужой на дальней сторонушке
Служи-ко верою и правдою,
Держись за веру христианскую,
И слушай-ко властей, судей милостивых,
Командиров, офицеров
И рядовых-то солдатушек…
Намеренья нет восхвалять казарму, да не вся она заключалась в рукоприкладстве унтеров, муштре, жестокости дисциплины. В строю, бывало, находились даже по 25 лет. Откуда, если не из казарм брались чудо-ботатыри Суворова, герои Бородина, Севастопольской обороны и Порт-Артура, морских сражений при Гангуте, Синопе. Стойкость российского воинства в лишениях походов, презрение к смерти под огнем, верность присяге и Отечеству общепризнанны. Безусловно, эти качества закладывались с детства, семейным воспитанием.
19 ноября — Павел исповедник и Варлаам. В устных календарях — ледостав.
В глубинной тайге Пигасий солнце гасит, над Арктикой простирает крылья полярная ночь. Толстокожих моржей проняло, с лежбищ тронулись кочевать туда, где шире разводья, полыньи, промоины. На леммингов, мышевидных грызунов неурожай, песцов погнало пургой, ветрами в лесотундру.
У нас Павел по снегам белым о будущем загадывал, от него в устных численниках осело:
«На Павла снег — вся зима будет снежной, озимям хорошо».
Мелкие лесные реки бывают взяты до Варлаама в полон, ему по крупным пускать шугу, мерзлый снег, ростить забереги, сужать русла. Соединились берега — ребятишкам бегать на коньках; кипят, плещут дымные струи — вот и «лед с полумостом».
Ледостав и гололед: что ни тропа, то каток; как дорога, то глыбы, комья.
20 ноября — Федот и Кирилл.
Зима ранняя, годилось присловье: «Федот лед на лед ведет». Замешкалась она, уточняли: «Федот лед на реку ведет».
Суда Сухоны, Вычегды, Двины в затонах, на берегах баржи для последующего ремонта, шпаклевки, смоленья.
Поземка. Стынь. Первые сугробы.
От льдов и снегов крестьяне думами о зажиточности, о будущем перекидывали мосты в лето, к осенним нивам.
«Лед несет ровный — и хлеб будет таков».
«Лед намерзает на реке грудами — хлеб уродится грудами».
«Первый снег лег на сырую землю пластом — будешь с рожью».
«Снег привалит к стенам плотно — к недороду, между стенами и снегом промежуток — к урожаю».
Крутила метель, жгла стужа — и отмякло…
21 ноября — Михайлов день.
Архистратиг небесных сил Михаил низринул дьявола и всех павших духов с Неба. Храм-усыпальницу московских великих князей и царей в Кремле назвали его именем — Архангельский собор. Архангельские соборы были сооружены и во многих других русских городах: Смоленске, Нижнем Новгороде, Великом Устюге, Старице, Свияжске и др.
В устных календарях — архангельским лоцманам праздник, куделица Поморья.
Пометки в устных месяцесловах настолько исключают одна другую, насколько ноябрь противоречив. «С Михайлова дня зима стоит, земля мерзнет» — подкрепление октябрьского предсказанья, дескать, снег выпал на Сергия, зима утвердится на Михаилу. «С Михайлова дня зима не стоит, земля не; мерзнет» — опять верно, велика Русь, одинаковых условий перехода от осени к зиме поди напасись.
Михайлов день торжественно отмечался Архангельском — по причине того, что основание ему положил Михаило-Архангельский монастырь. На особицу уважительно чествовались «корабельные вожи» — лоцманы.
Бывало, в навигацию двинской рейд пестрел разноцветьем иностранных флагов. Путь от взморья по реке на десятки верст, причалы ежегодно принимали под разгрузку и погрузку сотни судов: лоцманам, занятым их проводкой, работы хватало!
Профессию «корабельных вожей», искони почтенную, уважаемую, Поморье освоило с конца XVI века, когда Архангельск на многие годы утверждался единственной морской пристанью страны.
Обратимся снова к деревням.
Архангельская губерния засевала льном в 1912 году 414 десятин (против 27 835 десятин Вологодчины). Прясть — куда торопиться? Свет убыл, дни мерклые, стужа крепчает, и ход сороцкой сельди начался, и в метель-поносуху мерзни у лунки, лови ряпушку, навагу — «на тряпочку»…
Но Михаила пришел: женки, за прялки, в Беломорье куделица.
22 ноября — Матрена третья, зимняя.
Две первые Матрены тоже в численниках: с Павлом и Варлаамом, следом с Федотом. Выбирай любую, молвить заветное: «С Матрены зима встает на ноги».
Встала, «сыплет зима из правого рукава снег, из левого иней; бегут за ней метели, над мужиками потешаются, бабам в уши дуют, велят печи топить пожарче».
Ну, зимушка-зима, кому в уши дуешь, кем командуешь!
У деревенских Михайлов и Матрен о печах-то погудок-побасенок, сядь послушать:
— Печь нам мать родна.
— На печи завсе лето.
— Подать оплачена, хлеб есть — лежи на печи.
— Счастье придет и на печи найдет…
23 ноября — Родион и Ераст.
«Придет Родион, зима мужика возьмет в полон» — угроза в шутку и всерьез. «Погода нынче на семерых ездит». «Ераст на все горазд: и на холод, и на голод, и на бездорожную метелицу».
Завернет непогодь, со двора не выедешь на мельницу, в пожни, луга за сеном, в лес по дрова.
«На Ераста жди ледяного наста», поскольку часто валит сырой снег и, выпав, тотчас схватывается коркой.
