крепче сжимались зубы. У меня закружилась голова. Я хотел отстраниться, но она со страстью меня удерживала. Дважды или трижды прошептала: «Теперь! Теперь! Теперь!» – затем я услышал, как в жуткой спешке, но все еще шепотом она говорит мне:
– Теперь я знаю, кто вы, я это открыла и должна об этом объявить. Теперь…
– Осторожно, – сказал я.
– Теперь… – И она внезапно выпрямилась, подняла голову и голосом, который пронзил стены, потряс город и небеса, голосом настолько звучным и однако спокойным, настолько повелительным, что он обратил меня в ничто, прокричала: – Да, я вас вижу, я вас слышу и знаю, что Всевышний существует. Я могу его прославлять, его любить. Я оборачиваюсь к нему со словами: «Послушай, Господи».
Я больше не мог на нее смотреть. Я вспомнил о том, что произошло несколькими днями ранее. Выйдя, я наткнулся на какую-то женщину, перед которой, слегка поклонившись, распахнул дверь. Женщина мгновение всматривалась в меня, вздрогнула и, мертвенно побледнев, медленно, с полным осознанием простерлась у моих ног, уткнувшись лбом в землю; потом она поспешно поднялась и исчезла. После ее ухода меня переполнял энтузиазм. Мне хотелось сделать что-нибудь необыкновенное, покончить с собой, например. Почему? Наверное, из-за радости. Сейчас же такой приступ радости казался мне невозможным. Я ощущал одну горечь, я был подавлен и удручен.
– Не могли бы вы держать это при себе? – сказал я.
Я сел на кровать, она подошла и тихо сказала:
– Я могу уйти. Если хотите, я уйду из дома.
– Почему вы заговорили? Запомните: я не принимаю ваши откровения на свой счет. Я за них не в ответе. Я не знаю, что вы там сказали. Я тут же все забыл.
Она не шевелилась.
– Ваши слова ничего не значат, – с горечью сказал я. – Помните об этом. Даже если бы они как-то соотносились с истиной, они не имели бы никакого значения.
– Будет лучше, если я уйду, – сказала она.
Я оказался в центре комнаты. И обнаружил, что так и не переставал ходить, что все еще хожу. С меня лил пот. Через открытое окно проникал густой пар. Я хотел пересечь комнату, но наткнулся на ее тяжелые чёботы и с грохотом о них споткнулся. «Убирайтесь, – заорал я, – уходите отсюда!» Мне было стыдно, что я сорвался на крик. И я злобно добавил: «Я не могу вас больше переносить. Я ненавижу вашу кожу, ваши глаза, ваш нос. Это сильнее меня». Она забилась на кровати в угол, она ничего не отвечала. Я молча сел рядом.
– Я устал, – пробормотал я через мгновение. – Я почти ничего не ел. Сколько сейчас может быть времени?
Ни я, ни она не пытались зажечь свет. Чуть позже в дверь постучали, позвали ее по имени. Она пошла открывать. Когда она вернулась, когда я увидел, как она протягивает мне чашку с питьем, я понял, что она спускалась на кухню.
– Меня разыскивал Рост, – сказала она.
При этом имени меня передернуло.
– Он ваш друг? В каких вы с ним отношениях?
Она все еще протягивала мне чашку. Я вырвал ее у нее из рук, швырнул на пол. Черное, на мгновение жидкое пятно неспешно густело, растекалось у ее ног.
– Это мое дело, – сказала она, отступая.
– Итак, вы живете со мной, но живете при этом и с ним!
– Это мое дело, – повторила она, упираясь спиной в стену.
Я смотрел на ее лоб, неказистое лицо. Шагнул вперед, но едва задел ее рукой, как она вскрикнула: «Ах, не прикасайтесь, не вздумайте ко мне прикасаться», – как будто хотела в меня плюнуть, и, продолжая с отвращением меня отталкивать, хотя я был уже далеко от нее, добавила пару очень гнусных слов, и еще: «Оставьте меня». Я, должно быть, попытался сказать, чтобы она уходила, но мои губы дрожали, дрожали у меня на руке, и та мало-помалу стала влажной и, мало-помалу, тоже задрожала. Внезапно я словно пробудился ото сна, и меня пронзило странное ощущение: ощущение великолепия, величественное и лучезарное опьянение. Все было так, будто события дня, слова́ обрели место на своей настоящей территории. Все было прочно и нерушимо. Очевидность этого все преобразила. В то же время я осознал, что влажная, животная рука, опиравшаяся мне на лицо, принадлежала ей: разгуливала туда-сюда и, стоило мне попытаться заговорить, возвращалась на рот.
– Теперь вам нужно лечь, – сказала она.
Я выпрямился; она, с осунувшимся лицом, сидела чуть позади.
– Я такой же человек, как и все, – сказал я, глядя на нее, – запомните это.
– Да.
– Я буду выходить, если захочу, и буду говорить с теми, с кем мне захочется.
– Да.
– У меня нет никакого, ни малейшего представления о том, что произошло сегодня ночью.
– Да.
– Вы пытались ввести меня в заблуждение. Вы хотели надо мной посмеяться, я сразу же об этом догадался.
– Да, – сказала она, – так и есть. А теперь ложитесь.
Я пристально посмотрел на нее.
– Фарс; итак, это был всего лишь фарс, недостойная шутка!
– Да, да, да, – выкрикнула она. – Я шутила, я все еще шучу. Чего вы хотите? Что собираетесь делать?
Я бросился на нее, начал ее душить. «Убирайтесь отсюда», – сказал я. Она оставалась в своем углу, корчась, съежившись. «Уходите сейчас же, сейчас же». – «Да, отпустите меня. Я не шутила, клянусь вам». Она подняла на меня глаза, на мою свисающую у нее над головой, словно тень, руку.
– Послушайте меня!
Она слегка оттолкнула меня, поднялась и устояла, словно окаменев. Потом произнесла низким голосом:
– Я как раз и хотела бы обратить свои слова в шутку, так они меня тяготят. Но теперь, теперь-то вы должны мне поверить. То, что я скажу, – правда. Ловите меня на слове, скажите, что поверите мне, поклянитесь в этом.
– Да, я вам поверю.
Она поколебалась, сделала неимоверное усилие, потом со своего рода смешком опустила голову: Я знаю, что ты Единственный, Высший. Кто смог бы перед тобой устоять?
Я отвернулся, чтобы не встретиться с ней взглядом. Она еще несколько мгновений не двигалась. Наконец направилась к двери. Я решил, что она уходит. Я был счастлив, что останусь один. Она захватила свои чёботы и в самом деле вышла в коридор.
На следующий день она объяснила, что события, возможно, вынудят нас уйти. Между тем я не вставал и не ел. И не смотрел на нее. Я хотел бы все это сделать, чтобы доставить ей удовольствие, но знал, что должен поступать так, как поступаю, что нужно оставаться у себя в углу, в неподвижности,
