Ознакомительная версия.
Почти все перечисленные персонажи вошли в мемуарную книгу “Полутораглазый стрелец”, которую к лету 1931 года (датировка “Канцоны” – 26 мая 1931) завершил приятель (и “соавтор”) Мандельштама, бывший киевлянин Бенедикт Лившиц. Шестая глава воспоминаний “Зима тринадцатого года” посвящена делу Бейлиса. Мандельштам был хорошо знаком не только с мемуарами Лившица, но и с самим ходом работы над ними. В собирательный образ “птицы сумрачно-хохлатой” со “зрачком профессорским орлиным” входит и Хлебников. Вот его замечательный портрет из того же “Полутораглазого стрельца”: “В иконографии “короля времени” – и живописной и поэтической – уже наметилась явная тенденция изображать его птицеподобным.‹…› Он и в самом деле смахивал на задумавшегося аиста. ‹…› “ Глаза, как тёрнеровский пейзаж” – вспомнилась мне фраза Бурлюка. Действительно, какая-то бесперспективная глубина была в их жемчужно-серой оболочке со зрачком, казалось, неспособным устанавливаться на близлежащие предметы. Это да голова, ушедшая в плечи, сообщали ему крайне рассеянный вид, вызывавший озорное желание ткнуть его пальцем, ущипнуть и посмотреть, что из этого выйдет. Ничего хорошего не вышло бы, так как аист не обрастал очками, чтобы на следующем этапе обратиться в фарсового немецкого профессора: его духовный профиль пластически тяготел совсем в другую сторону, к кобчику-Гору” .
В “Неудачниках” С.Спасского:
И, как нахохленная птица ,
Бывало, углублен и тих,
По-детски Хлебников глядится
В пространство замыслов своих .
Появление Хлебникова в “Канцоне” связано не столько с его черносотенными симпатиями, сколько с несостоявшейся дуэлью “председателя земного шара” с Мандельштамом. Именно в 1913 году. Русская литература немыслима без дуэли, хотя для ХХ века это явный пережиток. Историки литературы и мемуаристы молчат о несостоявшемся поединке двух “суперзвезд” Серебряного века, не пожелавшего и здесь отставать от века Золотого. Умолчание тем более странно, что свидетелей ссоры было предостаточно. Вызов был сделан на шумном многолюдном сборище литературно-артистической богемы – в кабаре “Бродячая собака”. Немота свидетелей и последующих мемуаристов проистекает не из интимной деликатности предмета ссоры (задета честь дамы). Случившаяся четырьмя годами раньше дуэль Гумилева и Волошина из-за литературной мистификации (и, разумеется, дамы) породила романтическую легенду в испанском вкусе. В случае Мандельштама и Хлебникова умолчание возникает по иным причинам.
О случившемся в “Бродячей собаке” поведал на склоне лет Виктор Борисович Шкловский, да и то в частной беседе: “Это очень печальная история. Хлебников в “ Бродячей собаке” прочел антисемитские стихи с обвинением евреев в употреблении христианской крови, там был Ющинский и цифра “ 13” . Мандельштам сказал: “ Я как еврей и русский оскорблен, и я вызываю вас. То, что вы сказали – негодяйство” . И Мандельштам, и Хлебников, оба выдвинули меня в секунданты, но секундантов нужно два. Я пошел к Филонову, рассказал ему. Как-то тут же в квартире Хлебников оказался. Филонов говорит: “ Я буду бить вас обоих (то есть Мандельштама и Хлебникова) покамест вы не помиритесь. Я не могу допустить, чтобы опять убивали Пушкина и вообще, все, что вы говорите – ничтожно” . Я спросил: “ А что не ничтожно?” – “ Вот я хочу написать картину, которая сама бы держалась на стене, без гвоздя” . Хлебников заинтересовался: “ Ну и как?” – “ Падает.” – “ А что ты делаешь?” – “ Я, – говорит Филонов, – неделю не ем” . – “ Ну и что же?” – “ Падает” . Мы постарались их развести”.
Запись в “Дневнике” Хлебникова: “30 или 31 ноября ‹1913›. ‹…› “ Бродячая собака” прочел… Мандельштам заявил, что это относится к нему (выдумка) и что не знаком (скатертью дорога). Шкловский: Я не могу вас убить на дуэли, убили Пушкина, убили Лермонтова, и, ей, что это, скажут, в России обычай… я не могу быть Дантесом. Филонов изрекал мрачные намеки, отталкивающие грубостью и прямотой мысли” (V, 327). Текст “Дневника”, в связи с деликатностью темы, был опубликован с купюрами, поэтому неизвестно, какое именно стихотворение прочитал Хлебников в “Бродячей собаке”. Автограф “Дневника” разыскать не удалось (может быть, обнаружится в архиве Харджиева). Воспоминание Шкловского – очень олитературенная версия событий. У Хлебникова в записи (что резонно) полуеврей Шкловский и сам готов к дуэли (есть за что), только Дантесом быть не хочет. Похоже, что Хлебников прочитал “Па-люди”. Поэт своеобразно рассказал о дуэли в 14 главе поэмы “Жуть лесная”, предваряя свой рассказ призывом к высокому авторитету в “еврейском вопросе”:
Хотя (Державина сюда!)
Река времен не терпит льда.
Я в настроеньи Святослава
Сюда вошел кудрями желтый.
Сказал согнутый грузом его нрава
Я самому себе: тяжел ты.
Число сословий я умножил,
Назвав людей духовной чернию;
И тем удобно потревожил
Досуг собрания вечерний.
А впрочем, впрочем взятки прочь,
Я к милосердию охочь.
Здесь чепуху, там мелют вздор,
Звенит прибор, блестит пробор.
Да, видя плащ простолюдина,
Не верят серому холсту,
Когда с угрозой господина
Вершками мерит он версту.
Его сияющие латы,
Порой блеснув через прореху,
Сулят отпор надежный смеху
И мщеньем требуют отплаты.
Так просто ‹он› ‹бесспорно› мой.
А утром, утром путь домой .
“Жуть лесная” была опубликована только в 1940 году, когда “река времен” поглотила и Хлебникова, и Мандельштама. Поэма начинается словами “О погреб памяти!” (Ахматова поставила их эпиграфом к “Поэме без героя”). Прямо неназываемые герои “Жути лесной” – посетители подвала “Бродячая собака”, их имена шарадами вписаны в текст. Например, “О колос, падай! Падать сладко” – Хлеб – ников; “И по-немецки пел кулек: / Я есмь, я есмь, Я был” – Куль – бин (я есмь – ich bin). Писал Хлебников “Жуть лесную” в 1914 году, после того как мандельштамовское стихотворение “Отравлен хлеб…” (с “отпором” Хлебникову и Державину) было опубликовано. Этим мотивирован призыв “Державина сюда!”, предваряющий рассказ о своем выступлении в “Бродячей собаке”, куда вошел в настроении Святослава – то есть с грозным “Иду на вы!”. Но время дуэли уже миновало, примирение состоялось, поэт уже “к милосердию охочь”, признавая право на “отпор”, “мщенье”, “отплату” и даже на рыцарские латы за бывшим противником, тем, кто скрывается под “плащом простолюдина”. (Сам Хлебников по материнской линии – дворянин, по отцовской – почетный гражданин Астрахани, родословной своей гордился и простолюдином себя не считал.) Фамилия Мандельштама должна, по Хлебникову, разлагаться “просто” (он трижды повторяет это слово), она и разыграна по-немецки: “плащ простолюдина”, то есть плащ человека простого рода – Mann, Mantel + Stamm.
Дуэль не состоялась. У Шкловского все превратилось в литературный анекдот, он забыл, что рассказывал о падающей картине в двадцатые годы, правда, тогда картина падала у Малевича. Но для Мандельштама происшедшее было далеко не анекдотическим эпизодом. Именно в это время, в декабре 1913 года (вызов на дуэль – 30.XI.1913), рождаются строки:
Отравлен хлеб и воздух выпит.
Как трудно раны врачевать,
Иосиф, проданный в Египет,
Не мог сильнее тосковать!
(I, 9 7)
Это непосредственный отклик на несостоявшийся поединок с Хлебниковым, которого Мандельштам чтил так, что однажды прервал себя в разговоре: “Я не могу говорить, потому что в соседней комнате молчит Хлебников”. Однако в стихотворении не только собачья тоска и безысходность, но и врачевание сердечных ран и – через библейскую историю Иосифа – возможность вырваться из египетского плена оскорблений и обид. Поэты помирились.
Таинственный “начальник евреев” пятой строфы – это не кто иной, как Гаврила Романович Державин. Один из видных вельмож екатерининского царствования, сенатор, а потом и министр юстиции, Державин был дважды (в 1799 и 1800 гг.) по рескрипту государя командирован в Белоруссию, где должен был расследовать жалобы населения и причины голода, царившего в тамошних уездах. В письменных отчетах Державин все свалил на евреев. На время его пребывания в Белоруссии приходился первый в России процесс о ритуальном убийстве. В Сенненском уезде близ еврейской корчмы был найден труп женщины (1799). Обвинения в убийстве и ритуальном использовании христианской крови не заставили себя ждать. Дело, однако, закончилось благополучно. Но Державин пытался использовать обвинения против евреев в личных целях. В обоих случаях он сознательно лгал. Он не мог ограничиться письменными отчетами и столичными интригами. На имя государя был подан проект об устройстве жизни евреев Российской Империи – “Мнение сенатора Державина об отвращении в Белоруссии недостатка хлебного обузданием корыстных промыслов Евреев, о их преобразовании и о прочем” (1800). Гавриил Романович предлагал создать протекторат и возглавить его. Он сам захотел быть “Моисеем” и управлять судьбами российского еврейства. В “Стихах о русской поэзии” Мандельштам прямо обращается к нему:
Ознакомительная версия.
