с многими другими наложницами и наложниками, их было в избытке). С родителями Лёвина не все так лучезарно, как думает Константин Лёвин, ведь его мать была замужем два раза, это не слишком частый случай. А вот родители Щербацких ― милейшая пародия на старосветский идеал счастливого брака.
Перемычками между этими тремя тройками служат брат и сестра Облонские и двое братьев Вронских. Это существенный момент: хамский остракизм, которому подвергают Анну светские дамы, не так потрясает Вронскому, как застенчивый, извиняющийся отказ невестки поддерживать с Анной отношения.
Итого, 12 супружеских пар. Из них одна очень «странная»: коммунист Николай Лёвин и его жена-проститутка, союз, который уж наверное не менее симпатичен Толстому чем несколько игрушечный, до тошноты идеальный брак Львовых. Правда, можно ли считать парой Кознышева и Вареньку? Это неудавшаяся любовь, еще одна часть спектра. Тут у Толстого интуиция, при его жизни не вполне оцененная. Что помешало Кознышеву? Наука, точнее, ученость. Все интеллигенты в романе ― неудачники в любви, они стали учеными из-за ослабленного полового инстинкта. Скопцы царства ради научного.
Помимо этих 12-ти супружеских пар есть еще несколько. Перечислим от более-менее нормальных к совсем (с точки зрения Толстого) ненормальному: крестьянин Иван Парменов с новобрачной (которые первый год про любовь не понимали ничего по молодости), Свияжский с женою, брак «голубков» (еще одна перемычка между Вронскими и Лёвиными на исходе драмы), неудачник художник Михайлов с забитой женой, удачник генерал Серпуховский, распутная Нордстон и, наконец, вишенка на торте: гомосексуальная пара, появляющаяся в казарме Вронского: «пухлый, старый офицер с браслетом на руке и заплывшими маленькими глазами» и повелевающий им любовник ― «молоденький, с слабым, тонким лицом».
Итого 18 разнообразнейших пар, описанные с разной степенью детализации, не повторяющие нимало одна другую, но крепко связанные как разные варианты или, лучше сказать, пути любви.
В «Карениной» я вчера упустил из виду еще пять супружеских пар: Корсунские ― «милые сорокалетние дети», вокзальный сторож, погибший смертью Анны, отец большого семейства, что Толстой аккуратно подчеркнул, вручив вдове руками Вронского 200 рублей, Шильтоны (жена, изменившая мужу, весело добивается развода), Меркаловы («Муж Лизы Меркаловой носит за ней пледы и всегда готов к услугам») и Тверские. Так что выходит общим счетом уже 23 пары с очень четкими характеристиками. Можно ли их распределить по критерию счастья? Совершенно бессмысленное занятие, нельзя не согласиться с Тверской: «На одну и ту же вещь можно смотреть трагически и сделать из нее мученье, и смотреть просто и даже весело».
Надо добавить и то, что бесполым ученым мужам, которые не могут быть мужами в полном смысле и проживают в Москве, симметричны бесполые петербургские дамы, которые не годятся в жены ― впрочем, бесполые мужчины есть и в Петербурге, но они отыгрываются не только в науке, но и в казарме, как Петрицкий. Толстой, перечисляет их качества, лукаво умалчивает о том, что они все скопцы, ограничивается словами «ученые» и «честолюбивые»: «кружок старых, некрасивых, добродетельных и набожных женщин и умных, ученых, честолюбивых мужчин».
От себя скажу
Еще один миф: Каренина своим самоубийством мстит Вронскому. Нужно, видимо, ввести новое слово, обозначающее очень старое и очень распространенное явление: несамоубийство. Или «самонеубийство». Каждый человек каждый день совершает несамоубийство, хотя жизнь этого требует. Труднее другое: совершить анти-самоубийство.
Толстой, когда писал «Анну Каренину», чрезвычайно много думал о самоубийстве, это была важнейшая часть его пути к Богу ― не к картонному боженьку, а к Богу Паскаля, пусть и не к Богу преп. Амвросия Оптинского.
Переплетение двух пар ― Алексея и Анны, Константина и Кити ― есть переплетение не по гендеру. Толстой не Флобер, но Лёвин ― Анна Каренина. Лёвин, не Кити! Заключительная встреча Анны и Кити есть встреча мужчины и женщины. Вронский тот же человеческий тип, что Кити, тип, очень искусный в повседневном асуициде. Вздор, что Вронский едет на фронт погибели для. Он не собирается погибать, он собирается губить, он будет косить несчастных турок как Софья Андреевна детей воспитала ― бессмысленно и беспощадно уродуя их даже до четвертого, кажется, колена.
Лёвин же ― и Толстой ― совершает анти-самоубийство, в этом счастье. Не идти на бой ради, а побеждать небытие бытием. 15 декабря 1874 года, в разгар работы над «Анной Карениной», Толстой пишет своему задушевному другу Александрин Толстой (она же его двоюродная тетка, она же фрейлина Марии Николаевны, сестры Александра II, читавшая своей хозяйке «Анну Каренину» по мере выхода новых частей):
«Я по крайней мере, что бы я ни делал, всегда убеждаюсь, … что весь мир погибнет, если я остановлюсь. Правда, там сидит бесенок, который подмигивает и говорит, что всё это толчение воды, но я ему не даю, и вы не давайте ходу. Впрочем, как только дело коснется живой души человеческой, и можно полюбить тех, для кого трудишься, то уже бесенку не убедить нас, что любовь пустяки».
За 17 лет до этого Толстой ей же писал о своем кредо ― и о счастье попутно:
«Вечная тревога, труд, борьба, лишения – это необходимые условия, из которых не должен сметь думать выйти хоть на секунду ни один человек. Только честная тревога, борьба и труд, основанные на любви, есть то, что называют счастьем. Да что счастие – глупое слово; не счастье, а хорошо; а бесчестная тревога, основанная на любви к себе, – это несчастье. Вот вам в самой сжатой форме перемена во взгляде на жизнь, происшедшая во мне в последнее время.
Мне смешно вспомнить, как я думывал и как вы, кажется, думаете, что можно себе устроить счастливый и честный мирок, в котором спокойно, без ошибок, без раскаянья, без путаницы жить себе потихоньку и делать не торопясь, аккуратно все только хорошее. Смешно! Нельзя… Чтоб жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие – душевная подлость. От этого-то дурная сторона нашей души и желает спокойствия, не предчувствуя, что достижение его сопряжено с потерей всего, что есть в нас прекрасного».
Драма семьи и трагедия любви
Толстой иконоборец. В «Войне и мире» он сверг идол безопасности, самообороны (армия) и идола искусства (балет, оперу), идола господства (Наполеон). В «Анне Карениной» он сверг идола знания (науки, линия Кознышева) и идола религии (редстокисты). Все идолы
