Мир "Анны Карениной" - Яков Гаврилович Кротов

«Всё смешалось».

«Смешивать» подразумевает действие с жидкостями. «Всё смешалось» — антоним к выражению «всё текло своим чередом», «жизнь протекала нормально».

«Смешаться» синонимично «слиться». Лёвин отказывается пожимать руку фату: «Кому приятно сливаться — на здоровье, а мне противно». Слияние, смешивание — это утрата своей личности.

Жизнь как море, пучина — водная бездна. В первой главе это дано в виде фразы: «Дарья Александровна погрузилась в заботы дня и потопила в них на время свое горе».

Количество метафор, связанных с жидкостью, в этой главе поистине зашкаливает — при том, что во многих частях текстах они отсутствуют напрочь. Это вообще одна из особенностей «Анны Карениной» — неравномерность распределения тех или иных художественных средств.

«Смешалось» повторится позднее в ключевых ситуациях. Анна в поезде мечтает о Вронском, её что-то втягивает в кошмар, на миг она понимает, что никакого кошмара нет, просто вошёл истопник посмотреть термометр, за ним ворвались ветер и снег, — «но потом опять все смешалось». Тут «смешалось» — «стало запутываться»: истопник грызёт стену, соседка протягивает ноги на весь вагон и превращается в чёрное облако.

«Облако» — это тоже одна из форм существования воды, как и туман. На первых страницах ремарка: Стива любит газеты «за легкий туман, который она производила в его голове».

Ещё одна из форм воды — слёзы, что Долли и выкрикивает: «Ваши слезы — вода!» Стива «отёр лицо»: от слёз блестят и его глаза, и глаза жены, причём последние слезами «налились». Долли «разразилась потоком слез».

На первой же странице — и первое видение, «сонное видение» Облонского:

«Алабин давал обед на стеклянных столах, да, — и столы пели: Il mio tesoro, и не Il mio tesoro, a что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они же женщины».

Женщина как графин — стекло, наполненное водой. Конечно, тут и аллюзия на апостола Павла, идиоматическое «сосуд скудельный». Секс как выпивание женщины. Николай прогоняет Марью за то, что «чай был слаб», причём он не мог сказать этого вслух, ведь это была неправда, не чашка и не заварка были слабы, а просто импотенция.

Тут метафоры воды дублирует сквозную же в «Анне Карениной» метафору хлеба: секс как поедание женщины, будь она «калач» или «пайка овса».

Другим производным от воды становится стекло («то, что стекает»). Отсюда упоминания именно стеклянных дверей — это, прежде всего, символ богатства, но и греховности богатства.

Вода, наконец, это всевозможные напитки, и на первых же страницах перечислены практически все, составляющие своеобразную иерархию. Младший ребёнок болен — «дурной бульон» причиной. Детям — молоко, причём свежее. Чай и чаепитие — для взрослых, для нормальных взрослых. Кофий, шампанское: Стива «был на ты со всеми, с кем пил шампанское, а пил он шампанское со всеми». Водка, наконец, коньяк, к тому же с сельтерской (бешеная смесь), — полная гамма распутства и разврата. Кофий — напиток бездушный, взвинчивающий, напиток казённых мест и лицемерия. При объясении с Долли Анна отодвигает поднос с кофеем, зато у неё из-под ресниц «блестящих глаз вдруг показались слезы». Кофе — это анти-слёзы, кофий «обрызгал всех и ушел», кофий это жидкая сухость.

Распутство Стивы — это рюмочки с 8 сортами водочки. «Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое и поэтическое настроение». Благодушный океан Стивы наполнен вином и распутством. Идеал Лёвина прямо противоположен: детское, «через край бившее и пенящееся сознание счастья жизни».

У Каренина распоряжение «вытекают», причём «он налег на слово вытекавшие». Стива — это «море добродушного веселья», в котором тонут все «неприятные обстоятельства», Каренин же «был сух с ним».

Сухость, сухая, — ещё одно производное от воды. Если Стива — шампанское и влажный блеск, то Долли — воплощённая сухость. У неё «сухая рука», «сухая, худкая». В этом Долли схожа с Карениным. Две супружеских пары — сочетание сухости и влажности, только в паре Долли/Стива суха женщина, в паре Анна/Каренин сух мужчина. Не случайно же Стива и Анна брат и сестра. Конечно, «влажность» не делает их близнецами. Ни один символ у Толстого не тяготеет над свободой, над человеком, над развитием личности, но символы помогают ему обозначить это развитие.

Вода — это и обливание. Невероятно («ненужно») часто Толстой сообщает читателю о том, что его персонажи умываются. Вронский обливает «свою красную здоровую шею», Серёжа, напротив, не моется «холодною водою». Вронский называет поверку счетов — «стиркой» и обливается водой во время разговора с Серпуховским об этой стирке, после «стирки» он «точно из бани». Лёвин предлагает заменить школы — «омовениями», а сам пока умывает руки в новом умывальнике, купленном Кити — метафора вполне эротическая.

Каренин своей речью намерен сделать «бурю», но в итоге он терпит поражение, превращаясь в старика. Он сух, но «как рыба в воде, плавает и наслаждается во лжи», говорит Анна Каренина, «пропитан ложью», — и Анна Каренина через запятую после «плавает во лжи» употребляет слово «паутина», созвучное «пучине».

Человек прежде всего — рыба. Человек начинается как рыбка: дочь Анны «улыбаясь беззубым ротиком, начала, как рыба поплавками, загребать ручонками, шурша ими по накрахмаленным складкам вышитой юбочки».

Впрочем, некоторые и до старости остаются рыбами, только большими, хищными, опасными: «Я думаю, что выслать его за границу всё равно, что наказать щуку, пустив её в воду, — сказал Лёвин».

Любовь — освобождение. В сцене венчания появляется воздушный океан, сияние и свет, в которых колеблются «волны воздуха». Напротив, в рассказе о первом конфликте Вронского и Анны, о том, как ими овладевает взаимное ощущение несвободы, Вронскому кажется, что Анны опутывает его любовными сетями — и метафора повторена дважды.

Счастье — это плавание. «Наплыв Щербацких». Лёвин и Кити наслаждаются «тихим счастьем вне течений в своем тихом затоне». Но счастье бывает разное. Рыбы и Лёвин, и Облонский, однако: «Трудно найти двух свояков, менее похожих друг на друга … Один подвижной, живущий только в обществе, как рыба в воде; другой, наш Костя, живой, быстрый, чуткий на всё, но, как только в обществе, так или замрет или бьется бестолково, как рыба на земле».

Сам Лёвин о себе, однако, думает не как о рыбе, а как о человеке, сидящем в лодке. «На каждом шагу он испытывал то, что испытывал бы человек, любовавшийся плавным, счастливым ходом лодочки по озеру, после того как он бы сам сел в