со странно блестящими глазами, испуганно смотревшими на нее». Отчуждение достигает высшей точки. С собой кончает не Анна, Анна осталась в зеркале.
Самая глубоко запрятанная метафора «Анны Карениной» — жизнь как путь. Впрочем, что значит «запрятанная»? Всё на поверхности — рельсы, поезда, рысаки, скачки (скачки — путь замкнутый, бег по кругу). Анна и Вронский встречаются в дороге, на железнодорожных путях, и им оказывается по пути. Анна пересаживается от Каренина к Вронскому, но и Вронский привозит её в тупик.
А вот Лёвин и Кити на катке. Первые реплики, и Кити делает предложение: «Давайте кататься вместе». Бурный восторг Лёвина — действительно, совершенно недвусмысленно. «Кататься вместе! Неужели это возможно?»
Проходит несколько месяцев. Точка бифуркации: Лёвин спрашивает у Стивы о Кити. Лёвин и Стива — на болоте. Заметим, что в романе несколько раз упоминается, что женщины приземлённее, ближе к земле, но ведь и Лёвин в этой сцене практически тонет в земле. Однако, смотрит он на небо:
«Ясная, серебряная Венера низко на западе уже сияла из-за березок своим нежным блеском, и высоко на востоке уже переливался своими красными огнями мрачный Арктурус. Над головой у себя Лёвин ловил и терял звезды Медведицы. Вальдшнепы уже перестали летать; но Лёвин решил подождать еще, пока видная ему ниже сучка березы Венера перейдет выше его и когда ясны будут везде звезды Медведицы. Венера перешла уже выше сучка, колесница Медведицы с своим дышлом была уже вся видна на темно-синем небе, но он всё еще ждал».
«Ясная», «блеск» — эти слова в романе очень часты и тесно связаны с водой: блестят слёзы, сияет умытое лицо. Звёзды оказываются брызгами. Однако, любопытнее слово «колесница», да ещё с «дышлом». Как совершенно верно истолковывает эту сцену Барбара Леннквист, Медведица — это Кити, о которой в первой же сцене было сказано, что она подросшая tiny bear. Кити — вот колесница, которая нуждается в возничем. После чего следует встреча с каретой, в которой едут Щербацкие, причём в одном предложении трижды упоминается то же самое дышло, что в описании созвездия (вновь наблюдение Леннквист): ««В сорока шагах от него, ему навстречу, по той большой дороге-муравке, по которой он шел, ехала четверней карета с важами. Дышловые лошади жались от колей на дышло, но ловкий ямщик, боком сидевший на козлах, держал дышлом по колее, так что колеса бежали по гладкому». Более того, во фразе дважды упоминается «колея», созвучная «колеснице» (Леннквист). Слово «четверня» напоминает о том, что собственно «колесницей» назывались (и называются) четыре звезды Большой Медведицы, образующие квадрат, а три малых так же традиционно называются «дышлом».
Леннквист предположила, что сам Лёвин благодаря своей силе и нелюдимости может «вызывать ассоциацию с медведем» и привела цитату из «Онегина», где суженый в виде медведя хватает Татьяну. Однако, Лёвин нигде и никак не обозначается как медведь. Он, скорее, охотник на медведя. Тем не менее, когда брат говорит ему, что «жена не пустит» на медвежью охоту, «Лёвин улыбнулся»: «Представление, что жена его не пустит, было ему так приятно, что он готов был навсегда отказаться от удовольствия видеть медведей».
Медведей, а не медведиц! Слово «медведица» оказывается лишь прилагательным к слову «колесница», и Леннквист цитирует один из центральных эпизодов — после объяснения в любви и перед формальным сватовством:
«Из-за покрытой снегом крыши видны были узорчатый с цепями крест и выше его — поднимающийся треугольник созвездия Возничего с желтовато-яркою Капеллой. Он смотрел то на крест, то на звезду, вдыхал в себя свежий морозный воздух, равномерно вбегающий в комнату, и, как во сне, следил зa возникающими в воображении образами воспоминаниями».
Нельзя не согласиться с её блестящей интерпретацией:
«Возничий предстает как олицетворение Лёвина на звездном небе. … Получив согласие Кити, он сам становится возничим её колесницы. Можно припомнить и слова брата Лёвина «таким победителем» и увидеть в слове возничий (auriga) возницу, выигравшего лошадиные бега (ср. с неудачными скачками Вронского)».
Параллелизм Вронского и Лёвина здесь доходит до предела. Один едет «на» женщине и этим ломает её, другой везёт женщину.
На последних страницах романа сплетаются вместе образы воды и звёзд, блеска, капель, путь — на этот раз «Млечного пути» (молоком кормится ребёнок Лёвина и Кити):
«Лёвин прислушивался к равномерно падающим с лип в саду каплям и смотрел на знакомый ему треугольник звезд и на проходящий в середине его млечный путь с его разветвлением. При каждой вспышке молнии не только млечный путь, но и яркие звезды исчезали, но, как только потухала молния, опять, как будто брошенные какой-то меткой рукой, появлялись на тех же местах».
Звёзды теперь уже не только обозначение пути, по которому надо везти любимую. Звёзды приобретают высочайшее, кантианское значение — это проекция нравственного закона, это библейское обетование о потомстве, многочисленном как звёзды:
«И разве астрономы могли бы понять и вычислить что-нибудь, если бы они принимали в расчет все сложные разнообразные движения земли? Все удивительные заключения их о расстояниях, весе, движениях и возмущениях небесных тел основаны только на видимом движении светил вокруг неподвижной земли, на том самом движении, которое теперь передо мной и которое было таким для миллионов людей в продолжение веков и было и будет всегда одинаково и всегда может быть поверено. И точно так же, как праздны и шатки были бы заключения астрономов, не основанные на наблюдениях видимого неба по отношению к одному меридиану и одному горизонту, так праздны и шатки были бы и мои заключения, не основанные на том понимании добра, которое для всех всегда было и будет одинаково и которое открыто мне христианством и всегда в душе моей может быть поверено. Вопроса же о других верованиях и их отношениях к Божеству я не имею права и возможности решить».
Последний абзац, последний монолог начинается словами «Так же буду сердиться на Ивана кучера». Это отсылка к одному из предшествующих эпизодов, когда Лёвин правит тележкой, а кучер подсказывает ему под руку. «Так же» означает, что отныне и до века Лёвин будет править, держать вожжи крепко, и это уже не «колесница» — образ из ампирного свадебного тезауруса, это именно тележка, пушкинская «телега жизни». В эту тележку всякий, говоря словами последней фразы романа, «властен вложить» «несомненный смысл жизни». Вложить — и везти, и это и есть счастье – не погибнуть на путях под паровозом, а быть путём, паровозом и возничим.
Разговор классиков: «Война
