• разъедаемых звуков
• построяющей звуки
• безобразный корень
• оплотневали согласными
• словари звуко-образов
• влетания воздуха
• червонится звук
• двулучие рук
• звукословием выражаем
[Белый 2018: 866–870]
«Жезл Аарона»
• Слово-термин
• Слово-образ
• Лунность
• Земность
• Тверденением мысли
• Беззначностей
• Расщепы словесного органа
• Змейностью
• Жердь-жезл
• Слово-жезл
[Белый 2018: 95–103]
«Ритм как диалектика»
• расстав слов
• препинательный знак
• манифестационно-интонационный стиль
• «научка»
• Сворот мировых осей
• Научное мимикри
• Стиховеды-номенклатуристы
• Трансформы строчных форм
[Белый 2014: 7–15]
Хотя Белый сам указывал, что «критиковать научно его абсолютно бессмысленно», его дискурсивная креативность в такого рода текстах сближается с научным терминотворчеством (например, в синхронном ему срезе с дискурсом В. Б. Шкловского, при всем их антагонизме). В подобного рода текстах к эстетической функции добавляется эвристическая (в данном случае – метаязыковая). Составные слова (слово-образ, звуко-образ, звукословие, слово-термин, звуко-образо-смысл) служат характерным для этого жанра способом эвристического словотворчества. При этом в научном дискурсе Белого (более всего – в стиховедческих работах) по-прежнему мотивация словообразования и терминообразования подчиняется ритму. «Ведь и наука – поэзия», – писал он в «Ритме как диалектике» [Белый 2014: 9] 131.
Еще одной характерной чертой беловского нефикционального (теоретического) прозаического дискурса является повсеместная метафоризация. Метапоэтические словосочетания всегда строятся как метафоры: поэтический организм, ритмический жест, словесное древо, язык языков, живое слово и т. п. При этом окказионально возникающие термины не застывают, редко повторяются, что не очень характерно для научного дискурса как такового. Тут скорее наблюдается процесс рождения научного дискурса, вулканическая лава терминообразования.
Часто имеет место детерминологизация существующих терминов, в частности лингвистических: «язык» как абстрактное явление уподобляется анатомическому языку в «Глоссолалии», а «корень слова» трактуется как метафора на основе уподобления слова и древа, ср. в «Жезле Аарона»:
Где же единство многоветвистого дуба? В корневом ли начале, в вершине ли? Обыкновенно жизнь дерева сосредоточена в очень тонком пласте меж корой и толщею; в древесине, в коре – жизни собственно нет; наша статика представлений о содержанье и форме поэзии суть кора с древесиною; древесина есть толща формы; кора – покрывающий эту толщу поверхностный строй остановившихся мыслей; соединение формы и мысли (коры с древесиною), одинаково, отлагающее внутрь – материю слова, вовне – содержание слова есть тонкий слой образов: промежуточный, живой слой, еле-еле уловленный, передает водяное питание листьям от корня; через него пробегает питание с листьев к корням. Собственно содержанье и форма – не кора с древесиною, а невидимые обыкновенному оку многолистая словесная крона и словесное корневище; для узрения многоветвистой древесной вершины необходимо усилие приподымания глаз: надо нам приподнять себе вверх – выше, выше! – горизонт представлений о содержании слова; для узрения многоцепких корней необходима работа разрытия почвы; необходимо в себе углубить – глубже, глубже! – свои представленья о звуке, чтобы открыть под хрустящею древесиною звука – звук, спаянный с почвою. Представление о понятийном содержанье поэзии грубо в нас, как кора; представление словесного звука в нас еще материально; оно – древесинная толща; содержание – динамично, многоветвисто, тысячелисто, текуче и звучно; содержание неразрывно связано, скажем мы, с зацветающим вишенным белоцветом, с цветами и с пчелами на цветах; содержания суть существа жизни, мысли, живые, крылатые, певчие; форма связана с многообразным проростом корней, точно лапами вцепившихся в почву [Белый 2018: 142–143].
Метапоэтическая метафоризация сопровождается обильными лексическими новообразованиями, опять-таки выстраивающимися в ряды, серии: многолистая, многоветвистой, многоцепких, многоветвисто, тысячелисто.
Наконец, остается отметить особенности словесных новообразований в тех текстах писателя, которые близки к философскому дискурсу. В них неологизация используется реже, но почти всегда возникающие неологизмы являются понятиями. Наиболее частотный способ образования таких неологических понятий – разложение существующих понятий в дефисном написании. В тексте «Основы моего мировоззрения» таким способом образуются философские термины по-знание, после-знание, со-знание, до-знание, само-со-знание, со-мыслие. Ср. в тексте:
Если по-знание – после-знание, то со-знание по отношенью к познанию есть до-знание; это первое ограниченье понятия о данном сознании, первые вопросы теории знания предварены вопросами об отношении знания и познания к миру сознания; пересечение гносеологии с подлинной теорией знания здесь; проблема сознания есть проблема о том, как возможно нам цельное знание; организация сознания нашего и есть цельное знание Соловьева; оно и система познаний, и, одновременно, система переживаний, и форма, и содержание; так: и форма, и содержание, и объект, и субъект нам даны в том, что есть не субъект, не объект; дискурсивное мышление противополагает субъекта объекту; но и субъект, и объект уже формы познания, внутри чего-то лежащие; способ лежания этого не может оформлен быть при помощи наших дискурсий; он есть интуиция.
<…>
Смычка знания есть со-мыслие, соединение мыслей, вычлененных из первоначальной цельности сознавания, возвращающее сознание сквозь знания к себе самому. Осмысленное познание автономно; оно себя сознающее знание [Белый 1999: 15–17].
Итак, для Андрея Белого как новатора языка характерна как языковая, так и дискурсивная креативность. Языковая креативность
