явно связана с сохранением доминирующей социальной группы.
Но в то же время образ восстановленного порядка может быть использован в контексте конкретного хоррор-фикшна для валоризации оппозиционных настроений. Иными словами, поскольку порядок, который восстанавливается в ужастиках (там, где он восстанавливается), признается желательным всеми социально-политическими течениями в культуре, если оппозиционный ужастик использует его, чтобы заклеймить доминирующий социальный класс как ненормальный, то подтверждение нормы в конце ужастика будет считаться утверждением нормативное превосходство оппозиционной группы. То есть последовательный паттерн - нормальный/абнормальный/нормальный - может быть гомологически расширен, начиная либо со статус-кво, либо с его антитезы в начальной позиции.
Однако если мы признаем, что чувство порядка, которое сопровождает уничтожение монстра в некоторых ужастиках, может ассоциативно использоваться в контексте конкретных вымыслов, чтобы либо поддержать, либо оспорить (более того, оно может быть использовано ни для того, ни для другого) существующий статус-кво, то мы отказываемся от структурной версии, согласно которой ужастики всегда служат интересам доминирующего социального класса.
Чувство порядка, заложенное в таких нарративах, не является по своей сути репрессивным или консервативным; в конкретных случаях оно может быть поставлено на службу статус-кво. А может и не служить. Более того, определять, каким образом чувство порядка развертывается в том или ином художественном произведении, придется в каждом конкретном случае. Таким образом, структурное объяснение общей реакционной природы ужаса, когда на него оказывается давление, превращается в вопрос не структуры как таковой, а того, как конкретные произведения могут использовать определенные структурные возможности - например, чувство порядка - для проецирования определенных тем.
Однако, как я уже утверждал, эти тематические обязательства могут быть любыми по отношению к статус-кво. В самом деле, я хотел бы сказать, что ужасающая фантастика может использовать обсуждаемое чувство порядка и не иметь никаких заметных политических или идеологических обязательств в отношении статус-кво. Моя точка зрения здесь, конечно, теоретическая. Я не отрицаю, что данное произведение ужасов может быть использовано риторически для поддержки доминирующего, репрессивного социального порядка в определенных обстоятельствах. И в таких случаях я не сомневаюсь, что идеологически настроенный критик сможет показать, как данное произведение или группа произведений продвигают идеологически пагубную точку зрения. Я отрицаю, что фантастика ужасов всегда или обязательно действует подобным образом. Я также сомневаюсь в том, что служение господствующей идеологии является абсолютно повсеместным, но не потому, что считаю большинство произведений ужасов освободительными, а потому, что, по моему мнению, многие из них могут быть политически неопределенными или тривиальными. Но, в любом случае, вопрос о том, какие и сколько произведений ужасов являются реакционными, не может быть решен a priori, как предлагают сторонники структурной гипотезы, а требует эмпирического исследования.
Это исследование, конечно, может показать, что очень многие ужастики реакционны; я, конечно, могу привести множество примеров. Однако это не покажет, что идеологическая версия сохранения жанра ужасов превосходит предложенную нами. Причина в том, что даже если бы было верно, что ужастики служат доминирующей идеологии, это не объяснило бы, почему они сохраняются. Ведь для того, чтобы служить доминирующей идеологии, в таких вымыслах должно быть что-то, что привлекает к ним аудиторию. В лучшем случае тезис об идеологии объясняет, почему господствующий социальный порядок допускает существование фикций ужасов и, возможно, отчасти, почему он (в форме капиталистических предприятий) производит их. Это не объясняет, почему аудитория восприимчива к ним; не объясняет, почему люди ходят на них, более того, почему многие ищут их.
То есть люди не читают ужастики и не ходят на них под дулом пистолета. Также (как я убедился на собственном опыте) люди не получают налоговые вычеты или государственную поддержку за потребление ужасов. Жанр обладает определенной привлекательностью, и эта привлекательность требует теории даже от тех, кто хочет выдвинуть гипотезу о том, что он служит статус-кво. Ведь для того чтобы служить статус-кво, он должен быть способен привлекать аудиторию. И универсальная и общая теории притяжения ужаса, разработанные ранее, дают нам представление об этой общей привлекательности.
Идеологическая теория сохранения ужасов - либо изложенная в терминах тематики или структуры - на самом деле даже не является конкурентом теории, которую я выдвинул, поскольку такие теории потребовали бы отчета на уровне анализа моей теории, чтобы объяснить, почему даже если все вымыслы ужасов соучаствуют в статус-кво, они способны привлекать внимание. Должно быть что-то сверх их идеологической лояльности, что делает такие вымыслы привлекательными, поскольку идеологическая лояльность статус-кво не является гарантией того, что форма искусства или развлечения будет иметь какую-либо привлекательность для аудитории, и, следовательно, не гарантирует, что эта форма сохранится.
Таким образом, даже если бы было верно, что статус-кво заинтересован в ужасах, вопрос о том, почему ужасы могут быть жизнеспособным средством для реализации этого интереса, остается открытым. То есть, если ужасы всегда оказывают какую-то услугу статус-кво, мы все равно должны узнать, почему они привлекательны для аудитории, поскольку без ответа на этот вопрос мы не поймем, как их можно использовать в идеологических целях.
Опять же, я не сомневаюсь, что то или иное произведение ужасов может служить интересам статус-кво, и что критик может показать, как то или иное произведение или группа произведений делают это. Что, на мой взгляд, нельзя показать, так это то, что страшная фантастика обязательно идеологически соучаствует; я даже сомневаюсь, что можно показать, что все существующие произведения ужасов являются непоправимо репрессивными в политическом плане. И в любом случае, если показать, что ужасы идеологически полезны для сил политического и/или культурного подавления, это не объяснит сохранения привлекательности жанра. Ведь для того, чтобы быть поставленным на службу статус-кво, жанр уже должен обладать какой-то собственной привлекательностью. Именно описание этой предшествующей привлекательности я и попытался сформулировать.
Ранее я отверг другой политизированный взгляд на притягательную силу ужасов, а именно, что они всегда эмансипативны. Этот взгляд, конечно, противоположен взгляду, согласно которому ужасы всегда реакционны, хотя каждый из них, что интересно, может попытаться выдвинуть свои претензии на основе того, что можно считать аллегорическим прочтением определенных глубинных структур жанра. Я попытался подробно показать, что не так с каждой из этих точек зрения соответственно. Пусть их двойная неудача послужит предостережением от подобной "априорной" аллегоризации вымышленных структур.
Ужасы Сегодня
Я был озабочен созданием всеобъемлющей теории того, почему жанр ужасов сохраняется на протяжении многих лет, то есть десятилетий и поколений. Я сформулировал эту проблему как вопрос о том, почему люди находят интересным и ищут то, что при беглом взгляде, как мы могли бы ожидать, вызывает у них страх и чего следует избегать. Предлагается комплексное решение, которое пытается использовать выводы из предыдущих глав о
