читателям предписано думать, что молодежь сражалась за Родину, за Сталина, а не за себя, друзей или подлинную свободу» [Tumarkin 1994: 36]. Действительно, народ совершил великий подвиг и одержал победу, но вклад в коллективный подвиг внесли многие люди, которые выполняли свою работу. Леля Гефтер, медсестра военно-морского флота во время войны, сказала: «Я знаю, что этот режим годами эксплуатировал войну ради милитаризации молодежи и тому подобного, но все равно для нашего поколения память о войне свята» [Tumarkin 1994:147]. Писатель-фронтовик Вячеслав Кондратьев в статье «Парадокс ностальгии по фронту», опубликованной в «Литературной газете», отмечал: «В войне была одна странность. Мы чувствовали себя более свободными, чем в мирное время. Это свобода происходила от сознания, что ты действительно отвечаешь за страну» [Tumarkin 1994: 204].
Амир Вайнер отмечает нечто похожее: «Миллионы крестьян превратились в солдат, которые воевали и победили после поражений 1941–1942 годов, которые вернулись в свои деревни с возросшим чувством собственного достоинства» [Wolfe 2005: 263]. Допустим, что это справедливо для большинства населения, – тогда песни становятся символом личной победы, знаком свободы, выхода из-под контроля государства. Елизавета – еврейка, эмигрировавшая из СССР, подтверждает это мнение своим признанием, что она ненавидит СССР, но, когда слышит «Войну священную», на глаза наворачиваются слезы и подкатывает тоска по тому человеческому единению, которое позволило победить фашистов (Елизавета, интервью, 13.08.1989. Аудиозапись в собственности автора).
Никто не отрицает ужасов войны, многие заявляют, что надеются – она не повторится. Однако люди подчеркивают, что в том времени было что-то особенное. Кто-то обращает внимание на то, что люди заботились друг о друге, кто-то – на то, что люди были свободны и брали на себя ответственность. Песни стали символом этих переживаний. Они несли надежду, давали передышку в тяжелых, страшных условиях, поддерживали связь между фронтом и домом. Музыка служила спасательной лестницей, по которой люди могли выкарабкаться из ужасной действительности войны и заглянуть в мирное будущее. Песни чествовали и увековечивали человека как основу коллективного успеха. Говоря словами Бойм, песни являлись «магическими заклинаниями», которые сохраняли и распространяли «мифологии», различные интерпретации военного опыта.
Так почему же Тумаркин утверждает, что культ войны закончился к 1995 году, в пятидесятую годовщину победы? «У большинства людей, пришедших в парк Победы, война не вызывала, похоже, никаких чувств, – пишет она. – Они просто пришли прогуляться, посмотреть, выпить и вообще приятно провести время. Даже когда певица пела одну из самых трогательных песен военного времени, я не видела, чтобы кто-то вытирал слезу» [Tumarkin 1994:221]. Возможно, к тому моменту люди почувствовали, что теперь на них лежит ответственность: после распада СССР им была предоставлена свобода. Скорее всего, осталось мало тех, кто по-настоящему помнил войну физически, эмоционально и рационально.
Кроме того, в 1995 году парад в День Победы проходил на новой площадке под названием Поклонная гора, которая представляет комплекс из музея, церкви и парка, созданный специально для того, чтобы официально увековечить память о Второй мировой войне. На празднование также была возложена новая функция – демонстрировать военную мощь России. В советское время ветераны встречались скорее спонтанно в парках культуры, в Москве – на Театральной площади у Большого театра, чтобы вспомнить свое участие в войне и свой полк. После распада Советского Союза единый «народ», который завоевал эту трудную победу, перестал существовать. Вместо него возникли 15 новых государств, и каждому из них пришлось выбирать свой способ хранить память о войне (этому вопросу следует посвятить отдельное исследование). Каким бы ни был их выбор, в России День Победы приобрел характер российского, а не советского праздника. Конечно, русские люди по-прежнему гордятся тем, что они или их родственники участвовали в войне, но праздник приобрел более официальный, менее спонтанный характер. Место празднования определяется отныне не традицией, а решением государства, парады и выступления повсеместно транслируются по радио и телевидению.
В некоторым смысле связь с прошлым истончается, смерть последнего участника войны унесет с собой непосредственный опыт пережитого. Однако в другом смысле связь с прошлым сохраняется. Песни военных лет, признанные как государством, так и народом, представляют собой уцелевший музыкально-литературный комплекс, который объединяет партию, государство и человека, что редко встречается в советской истории. Песни военных лет выражают чувство личной свободы и личной ответственности человека; если эти ценности опять окажутся под угрозой (что может произойти в России Владимира Путина), эти песни могут обрести актуальность как символ человеческого достоинства, подлинного сотрудничества между людьми и сопротивления угнетению.
Культ войны формируется Путиным заново. Возвращаются бюсты Сталина, цитируются речи Сталина, и Ленин остается лежать на Красной площади. По словам Вульфа, «это наводит на мысль, что Путин считает своей самой насущной задачей не укреплять рынок и демократию в России, а формировать чувство коллективной идентичности, которая включала бы, а не отменяла советское прошлое» [Wolfe 2006:278]. И это действительно происходит. Празднование 70-летия Победы, которое состоялось 9 мая 2015 года, связало память о герое – участнике войны с ныне живущими поколениями. Эта обновленная память о войне, продолжение культа не исключает песню. Как отметил один очевидец, «апогей был достигнут в первый год, когда “Бессмертный полк” – это колонна из сотен тысяч людей с фотографиями воевавших членов семьи – торжественно прошествовал по улицам Москвы». Во время этой процессии пели песни, играли на музыкальных инструментах. Кроме того, участники, в духе времени, ставили на мобильных телефонах рингтоны со знаменитыми военными песнями. В последующие годы, как отметил тот же очевидец, музыка стала менее спонтанной, звучала из громкоговорителей, а не исходила от самих марширующих. Песни в этом контексте могли вспомниться в своем качестве символов советской победы. По иронии судьбы, все может закончиться тем, что они будут представлять и государство, и народ: с одной стороны, они создают образ власти и легитимизируют режим, который претендует на усиление контроля, с другой стороны, символизируют стремление к личной свободе и отстаивание прав человека.
В этой книге рассмотрены различные аспекты систем и процессов, связанных с созданием и распространением песен во время Второй мировой войны в Советском Союзе. Отдельные главы посвящены типам песен; изменениям в их содержании и тематике в ходе войны; композиторам и поэтам, которые создавали песни; административным и диктующим политику учреждениям и взаимосвязям между ними; разнообразию каналов, с помощью которых распространялись новые произведения; исполнителям и бригадам, которые доносили песни до публики; общественной реакции на звучавшие песни и роли песен в качестве культурного наследия.
Ни один из этих элементов не возник во время войны; все они существовали до войны и продолжали существовать
