Так уж случилось, что именно на тропах искусства я встречался с неожиданным и столь же нежданно получал подсказку, когда ломал голову над действительными и мнимыми загадками. Вспоминая теперь день, проведенный в академии, я вновь поражаюсь тому, как одно вязалось с другим, как ложились случайные разговоры и встречи в единую канву.
После танца с бубнами и в браслетах из бубенцов, который исполнил для нас порывистый юноша с резкими классически правильными чертами эллина, я зашел в класс, где маленькие девочки разучивали гаммы:
— Са-ре-га-на-па-тха-ни-са, — звучало на все лады.
Я заинтересовался, попросил медленнее повторить нотную шкалу. Учитель взял в руки сантур — инструмент в сто струи, заимствованный из Ирана, и, тщательно артикулируя каждую ноту, пропел весь ряд. Видя, что я записываю, — никогда не знаешь, что может понадобиться, — Моти отозвал в сторону министра, в чьем ведении находилась культура штата, и начал с ним о чем-то шептаться. Как никак шли занятия, и неудобно было прерывать их громкой беседой.
— Мы решили сделать для вас небольшой показательный концерт, — сказал министр, когда мы покидали академию. — Познакомитесь с нашими музыкальными инструментами, традиционными мелодиями, старинными и современными песнями Кашмира. Мне кажется, это будет интересно. Что если завтра мы устроим такое импровизированное представление? Приезжайте прямо в радиоцентр. Я попрошу, чтобы нам дали самую лучшую студию.
Так в течение нескольких часов я прошел курс, который годами изучают в академии будущие музыканты. Я ничему не научился, очень немногое запомнил, но посмотрел и прослушал основное. Позднее это помогло мне лучше ориентироваться в вопросах, посвященных индийскому искусству.
Вслушиваясь в однообразное монотонное звучание струнных инструментов «северной школы»: сарасвати вины, тампура, ситара, серанти, иктара, тильбуба, сараджа, я вспоминал утреннее служение в храме черноликой богини Кали, которое мне посчастливилось подсмотреть по дороге в радиоцентр.
— Так требования современной жизни возвратили нам забытое наследие древности, — пояснил переводчик, когда закончилось выступление струнного оркестра. — Мы вернулись к тому, от чего ушли.
«Вернулись к тому от чего ушли…» Я вспомнил недавнюю беседу в местном музее. После того как мы осмотрели экспонаты в сумрачных, неуютных залах, директор провел меня в сад, где среди пальм и розовых шпалер стояли каменные статуи, жертвенники и лингамы, привезенные из разрушенных во времена войн и стихийных бедствий храмов. Журчал фонтан, бабочки-нектарницы, трепеща, парили над чашечками цветов. Солнце вытапливало аромат древних смол из кедровых досок, которыми был обшит музей. Ноздреватые серые камни прекрасно смотрелись на зеленом ковре подстриженного газона. Я сразу же обратил внимание на знак двойного тримурти с тюркскими буквами в каждом зубце.
— Откуда у вас эта плита? — спросил я у директора.
— Из долины Кулу. Там все так перемешалось, что не разберешь. Где-то я слыхал, что интересующие вас манускрипты об Иссе тоже хранятся в древней Кулуте.
Это было весьма сомнительно, потому что в Кулу долгие годы жил Рерих, и Николай Константинович не преминул бы отыскать драгоценные документы. Замечание директора я, естественно, пропустил мимо ушей.
Но слова о возвращении к истокам нежданно-негаданно помогли мне докопаться до истины. Я подумал о том, что печатные работы Рериха и породили новые слухи о манускриптах, якобы объявившихся в Кулу! Так след замкнулся на след, рисуя круг, который никуда не ведет.
«Легенда творит легенду», — любил говорить Ефремов.
Великая жизнь тоже творит ее. Вспоминая серую плиту на зеленой траве музея, я мысленно видел камень в цветущей роще Кулуты. Строгие буквы вещего алфавита деваиагири, общего для санскрита и хинди, рождали слова, исполненные величия и потаенного смысла.
«Тело Махариши Николая Рериха, великого друга Индии, было предано сожжению на сем месте 30 магхар 2004 года Бикрам эры, отвечающего 15 декабря 1947 года. Ом Рам».
«О Рама!» — то же восклицание, что и на камне Гандиджи…
Смерть застала Рериха за подготовкой к возвращению на Родину. Он умер гражданином Советского Союза и был похоронен по обычаям Индии.
«Алтай — Гималаи». Мост дружбы.
Я много упустил из живой и наглядной лекции по истории индийской музыки. Каюсь. Но как ясно, как хорошо думалось под волнистый узор флейт и короткие пассажи тарантов. Единый мотив, звучащий от Каньякумари до Гималаев, чудился мне. И синие перевалы Леха, где так одичало свистят вьюги, вставали во мгле.
Студию озаряли новейшие люминесцентные светильники, и поэтому мглы не могло быть и в помине. Просто я не знаю, как иначе назвать тонкую границу, отделяющую обычное зрение от внутреннего ока. И во вне, где сверкала медь инструментов и переливались краски костюмов, и внутри, где застывшими волнами бежали за хребтами хребты, было светло. Но полем мглы пролегала разделительная полоска.
Все, что рождалось внутри, было творчеством ночи. И потому синие перевалы Лexa, где так одичало свистят вьюги, вставали во мгле.
Буддийское колесо — дхармачакра и мандала — символ Вселенной. Мандала представляет собой диск, в который вписан квадрат с отходящими от него фигурами в виде буквы «Т» и маленьким кружком посередине. Это наглядная карта индо-буддийского космоса, символическое изображение мира. В центре ее обычно помещают фигуру божества, которому данная мандала посвящена, или отдельный атрибут типа лотоса или ваджры — символа молний. Бывают мандалы с горой Сумер, окруженной поясами главных стихий, четырьмя островами-материками.
При богослужении лама сжигает перед мандалой благовония, приносит дары и непрерывно читает мантры, вызывая время от времени нужное ему божество. При этом он часто впадает в экстаз, начинает шаманить, изменившимся голосом выкрикивает пророчества. Считается, что в эти минуты на него находит божественное откровение или что выкликаемое божество вселяется в ламу.
В книге Мишеля Песселя «Хождение в затерянное королевство» («Путешествие в Мустанг и Бутан») мандала прямо названа «географической картой». Разумеется, это не так, поскольку она изображает не реальный, а все тот же мистический индо-буддийский мир. И вообще понятие «мандала» гораздо более широкое, нежели просто наглядная схема космоса. Оно тесно связано с практикой йоги. Мандала призвана вызвать видение божества. Это своего рода адхара, или опора, помогающая достичь основной цели медитации.
Все упражнения раджа и бхакти-йоги сводятся в конечном счете к одному: слиянию с абсолютом, с Брахманом индуистской философии. Проявлением такого абсолюта может быть любое божество. Наставники по медитации обычно сами выбирают для своих молодых учеников того или иного представителя единой божественной сущности. Это и будет юдам в строгом соответствии со смыслом понятия. При посвящении в высшие степени лама, изображавший путь медитации, берет себе имя своего юдама. Но это тайное имя, о котором, кроме наставника, никто не должен знать. Юдам как бы обретает реальное существование за счет духовных сил своего подзащитного. Это проекция вовне внутреннего психического состояния человека в момент наивысшего сосредоточения.
Не удивительно, что многие ламы отличаются глубокой и совершенно искренней религиозностью, далекой от ханжества и обмана. Они так часто погружаются в мир своих видений, что уже не отличают его от яви. Они добровольно уходят в безумие, чтобы стать Вджрасаттвой, олицетворяющим Адибудду, семиглавым Хэваджрой, Сангдуем — покровителем тайных сект, Самварой или Калачакрой — Кругом времен.
Мандала облегчает зрительное воплощение фигуры божества. В Патане и Бхадгаоне я видел рисованные мандалы, специально предназначенные для этой цели. Они отличаются строгой геометрией, оптическим узором из треугольников и кругов, чистыми и яркими цветами, расположенными четкими концентрированными массами. Для тренированного созерцателя достаточно одного взгляда на такую диаграмму, чтобы впасть в прострацию.
В тантрийской мандале двойственная сущность индийского искусства доведена до крайнего предела. Именно этим объясняется появление большого числа изображений с несложной композицией, предназначенных сугубо для медитации. Они подробно описаны в иконографических трактатах «Гухьясамаджа» и «Таттвасанграха».
Мандала — это не только диск (дкил-кхор, по-тибетски), но и любая икона с центральным образом, луной и солнцем. Это и бронзовая статуэтка чойчжина на солярном круге, и чортэнь, который в плане — суть мандала, и даже целый архитектурный комплекс.
Многие древнейшие храмы в Индии, Индонезии, Бирме, Кампучии, Таиланде построены в виде мандал. Грандиозные Боробудур и Ангкорват, буддийские памятники в Санчи и Амаравати рисуют нам образы вселенной богов. Один полубезумный кхмерский властитель собирался даже застроить культовыми сооружениями всю свою страну, которая мыслилась ему гигантской мистической диаграммой.
