Мне пришлось участвовать в открытии затем, через полтора года, судебных учреждений в харьковском судебном округе и в 1870 году в казанском округе. Открытые в 1866 году окружные суды и палаты составили кадр для новых судебных учреждений в харьковском округе и дали людей, уже практически, по собственному опыту и наблюдениям, знакомых с порядком производства дел и с важнейшими возникавшими при этом вопросами. Не малое подспорье оказала им и уже развившаяся за полтора года кассационная практика. Назначенный в августе 1867 года товарищем прокурора Сумского окружного суда, я не успел еще выехать из Москвы, как был переведен на ту же должность в Харьков, где, однако, уже не застал торжеств по случаю введения судебной реформы. Но следы их были еще свежи и составляли предмет оживленных толков среди судебных чинов, встреченных местным обществом с особой приветливостью и радушием. Торжественный обед, состоявшийся по общественной подписке, на который были приглашены все успевшие съехаться деятели нового суда и местные мировые судьи, прошел чрезвычайно оживленно, с целым рядом горячих приветственных речей. Из них особое впечатление произвела прочувствованная речь известного и очень любимого в Харькове профессора государственного и международного права Каченовского, полная ярких сопоставлений и интересных исторических ссылок. Помещение для окружного суда и судебной палаты было устроено в верхнем этаже здания присутственных мест на Соборной площади. Оно было тесновато, но уютно и хорошо обставлено. В его стенах я проработал два с половиной года, лучшие годы моей молодости, полные воспоминаний о том душевном подъеме и любви к новому делу, которыми была проникнута деятельность моих сослуживцев и моя в новом судебном строе в милой Малороссии. Многие из этих воспоминаний рассыпаны в первом томе моей книги «На жизненном пути» Не стану повторять их, но в дополнение к ним отмечу одну особенность тогдашнего взгляда высших из местных чинов судебного ведомства на их нравственную обязанность содействовать обществу в ознакомлении с новым судом, на который они совершенно правильно смотрели не только как на «место служения», но и как на школу, для улучшения нравов и развития народного правосознания. Так, старший председатель судебной палаты сенатор барон Торнау, считая в высшей степени полезным создать в Харькове для присутствия в судебных заседаниях группу стенографов и будучи сам знатоком стенографии, прочел целый общедоступный курс этого искусства, а прокурор той же палаты Шахматов настоял у губернатора на открытии при «Губернских ведомостях», в виде особого приложения, отдела «судебных известий» и озабоченно хлопотал о способном редакторе для отдела и о его целесообразном содержании. Не могу не отметить и живого отношения к деятельности нового суда профессоров Харьковского университета. Они не только не обособлялись от жизни судебных учреждений и от труда служителей последних, но постоянно приходили им на помощь, требовавшую затраты времени и сил. Выдающиеся врачи, профессора медицинского факультета, прерывали свои лекции и практику, чтобы сидеть в окружном суде в роли экспертов и присяжных заседателей. То же самое в последнем качестве делали профессора-юристы со стариком Палюмбецким во главе. За все время пребывания моего в Харькове я не помню ни одного случая уклонения профессоров от этих своих обязанностей под каким-либо допускаемым законом предлогом. Через двадцать лет мне пришлось снова и усиленно работать в стенах тех же окружного суда и палаты как обер-прокурору, на которого было возложено руководство исследованием обстоятельств и причин крушения императорского поезда близ станции Борки 17 октября 1888 г. Многое изменилось за эти годы, обветшало и в духовном смысле выветрилось, но, когда умолкал шумный трудовой день и я оставался с самим собою, мною властно овладевали воспоминания о незабвенных временах общего увлечения совместной работой в этих стенах, окрыленного надеждой, что мы действительно служим насаждению «правды и милости». Они обступали меня, волнуя благодарностью судьбе за прошлое, тревожа за будущее… Излишне говорить о том, что и в Харькове так же, как в Петербурге, мировые судьи сразу приобрели себе популярность и доверие в местном населении. Можно даже сказать, что дело с самого начала пошло «без сучка и задоринки», от чего оно не было свободно на первых порах в столицах.
Новые суды были открыты в казанском судебном округе в два приема, так что вновь назначенные чины судебной палаты и окружного суда в августе 1870 года встретили уже действующими в течение нескольких месяцев мировых судей. Вместе с тем рядом с ними продолжала существовать палата гражданского и уголовного суда и старый губернский прокурорский надзор, вследствие чего я, назначенный прокурором окружного суда, в течение двух месяцев исполнял и обязанности губернского прокурора, вынужденный входить по некоторым вопросам, долженствующим оставить официальный след в делах, в переписку сам с собой. Все это отняло у введения судебной реформы в этом округе характер единства, одновременности и целостности. На деятельность новых судов в некоторых органах печати, в оскорбленных равенством перед судом группах лиц и в разных ведомствах, завистливо смотревших на «какие-то привилегии» судебных чинов (несменяемость, хорошее по тому времени содержание, подчинение полиции по следственным делам прокуратуре и т. п.), начинали слышаться нарекания. Уже предпринята была та своеобразная бухгалтерия, на которую я уже указывал в другом месте, по которой в пассив этих учреждений писались непродуманно и непроверенно каждые свойственные делу рук человеческих ошибки и промахи, а в актив не вносились несомненные и яркие, в сравнении с прошлым, заслуги. Это косвенным образом отразилось и на новых учреждениях в Казани. Губернатор Скарятин, деятельный и энергичный администратор, но охмелевший от «вина власти», роптал на представлявшееся ему умаление своих прав; высшее духовенство не возлагало надежд на безоглядную судебную помощь ему в преследовании «отпавших» инородцев, механически привлеченных на лоно господствующей церкви; замкнутое, породнившееся между собой светское общество, находя, что старший председатель князь Шаховской (впоследствии один из достойнейших сенаторов уголовного кассационного департамента) держит себя будто бы слишком горделиво, замкнулось еще более и смотрело первое время на новых деятелей, как на неведомых пришельцев, а университетская коллегия, за исключением профессоров' медицинского факультета, отнеслась к новому суду с полным равнодушием и безучастием. Последнее сказалось, между прочим, в очень оригинальной и памятной мне форме. Когда через восемь месяцев после введения реформы в Казань прибыл для ревизии министр юстиции граф Пален, он посетил судебное заседание с присяжными по делу о произведшем большое впечатление убийстве. Его присутствие привлекло массу публики, и все «места за судьями» были заняты лицами с более или менее выдающимся служебным положением. Одно из этих лиц, поместившееся непосредственно за креслом обвинителя, не мало мешало мне участвовать в судебном следствии своими вопросами о значении тех или других действий суда и моих. Каково же было мое изумление, когда я узнал, что это был профессор уголовного права и судопроизводства, в первый раз удосужившийся посетить действующий уже более полугода суд с участием присяжных заседателей?!… Ни о каких проявлениях общественного сочувствия, столь наглядно выраженного в Харькове, не было и речи. Открытие новых учреждений после совершения освящения их помещений произошло 8 ноября, причем архиепископом Антонием сказано слово, в котором отразилось «авансом» осуждение некоторых условий предстоящей деятельности суда. Нам, с любовью приступавшим к новому делу, в котором, по выражению поэта, «каждый гвоздик вбивался с любовью», было выражено пожелание допускать на суде и милость, но без потворства злу и преступлению, являющемуся плодом усилий адвокатского красноречия, и указано на божий суд, имеющий обличить и осудить суд человеческий, если он «будет неправ, небрежен, мздоимен или пристрастен и будет потворствовать злу, прикрываясь личиною формальной законности и разукрашивая себя витийством присяжных защитников». В тот же день члены магистратуры и прокуратуры, чувствуя окружающую холодность, устроили, чтобы отпраздновать открытие, обед между собой, на который оказалось возможным пригласить лишь убедившегося, что никто на его законную власть посягать не собирается, губернатора в благодарность за то, что он принял особенное участие в приличном устройстве зал судебных заседаний, на что министерством юстиции были отпущены совершенно недостаточные и скудные средства. Задушевные и полные надежд речи следовали одна за другой, начавшись словами одного из участников обеда, сказавшего: «Мы собрались сюда, чтобы отпраздновать в нашей общей судебной семье день, для всех нас равно торжественный, давно жданный и дорогой по своему значению… Человеческой мысли свойственно в знаменательные минуты обращаться к минувшему, вспоминать о прошедшем. Обращаясь к былому, нельзя не припомнить, что в тех местах, где мы теперь пируем, триста лет назад стоял станом грозный царь Иван Васильевич. Он присоединял к русской земле царство Казанское огнем и мечом и скрепил его с Русью политически. Прошли века, и изменились времена. Нынешнее Казанское царство скрепляется с Русью не мечом, а иною, более высокою, мирною и светлою связью — Судебными уставами! Шесть лет прошло со времени их обнародования, четыре года действуют они в значительной части России, постоянно составляя в своем практическом осуществлении нравственную и юридическую школу для народа, привлекая на служение себе лучших общественных деятелей и щедрою рукою рассевая повсюду, те семена, из которых вырастет на Руси чувство истинной законности».
