Но если Башкировой совершено убийство умышленное, то могла ли она решиться на этот шаг самостоятельно, по собственной инициативе? Против такого вывода, кроме показания самой Башкировой, говорят все известные нам обстоятельства дела; участие третьего лица логически вытекает из них. Башкирова не такого характера человек, чтобы сделать подобный решительный и во всяком случае энергичный шаг. Она женщина с темным прошедшим и такого поведения, над которым лучше всего опустить завесу. Отношения ее к Славышенскому стали давно принимать враждебный характер. Они не раз ссорились, бранились и дрались, и ничего решительного из этого не выходило. Причина тому — чувство, которое испытывала к Славышенскому Башкирова. Она вообще не человек сильных и глубоких чувств, под давлением которых можно отважиться на отчаянный шаг. Отношения ее к Славышенскому были отношениями лица, заинтересованного материально, к человеку любящему. Она всегда могла оставить его, и Славышенский это чувствовал. По показанию одного из свидетелей, чтобы привязать ее к себе, он взял с нее вексель, при помощи которого мог постоянно пугать ее долговым отделением, если она его бросит; у всякого человека бывают оригинальные проявления любви. Славышенский был человек вспыльчивый, но не злопамятный, и победительницей в ссорах всегда выходила Башкирова; чего же еще было нужно? Сообразив все это, нельзя не прийти к заключению, что руку Башкировой направляла другая рука — рука сильная, опытная. Так говорит и Славышенский в своем предсмертном показании; он говорит, что Башкирова была орудием, которым воспользовался другой человек. Обвинение не может не разделять этого мнения и заявляет на основании глубокого убеждения, что этот другой человек был не кто иной, как подсудимый Иван Давидовский. Однако открыть его участие в деле нелегко; к этому встречается множество препятствий, сопутствующих всегда обвинению человека, который не сам совершает преступление, а выбирает для этого орудием другого и сам прячется во тьме, который, действуя чужими руками, тщательно заметает следы своей деятельности и своего участия. Но следуя старому правилу — «ищи, кому было выгодно сделать преступление, и ты нападешь на след самого преступника» — обвинение собрало достаточно данных для того, чтобы убедиться, что в смерти Славышенского нуждался Давидовский (может быть, не для одного себя), и что он подговорил на убийство Башкирову.
Историю отношений Давидовского к Славышенскому надо вести издалека. Материалом для этого может служить их переписка, из которой некоторые письма читаны в суде. Из них видно, что Славышенский был адвокатом, юрисконсультом всей компании, окружавшей Давидовского, Славышенский долго служил в уголовной палате и был таким криминалистом, в каком нуждалась эта компания. Отношения к нему Давидовского в конце шестидесятых годов видны из двух писем его, к Славышенскому и другого, к Либерману и к брату своему Петру. К Славышенскому он обращается со словами: «Дорогой Сергей Федорович», а в письме к своим он называет его дурным человеком, который уже несколько раз их выдавал. Когда было возбуждено Еремеевское дело, то, по показанию самого Давидовского, немедленно потребовался совет Славышенского; за этот совет ему было обещано 100 рублей. Этих денег ему не отдали; кроме того, Славышенского начинала злить эта компания тем, что он замечал, как она привлекала к себе Башкирову. Он по натуре был очень ревнив, а здесь его ревность, может быть, имела основание. Вследствие этого Славышенский стал высказывать угрозы, что он донесет властям о каких-то преступлениях; за это его однажды при Протопопове побил Шпейер. О том, что Славышенский знал о проделках некоторых из подсудимых, свидетельствует Попов, по словам которого, Славышенский, встретясь с ним в суде, говорил, что он знает о многих преступлениях Шпейера и Давидовского. На суде было также прочитано письмо Славышенского, найденное у Шпейера, в котором высказывается угроза, что если ему не будет в скором времени уплачен долг, то уже будет поздно. Об Еремеевском деле, как известно присяжным, 2 декабря 1871 года прокурором было представлено в палату заключение о прекращении. Казалось бы, что теперь угрозы Славышенского не могли казаться опасными. Но через несколько дней по прошению Попова было возбуждено против тех же лиц новое преследование, и они могли почувствовать новый страх перед Славышенским; как известно, вследствие дела Попова некоторые из подсудимых были взяты под стражу, и Еремеевское дело 31 декабря возвращено к доследованию.
Такова побудительная причина, которая могла породить в Давидовском желание смерти Славышенского. Как же он проявил такое свое желание? Об этом убедительно свидетельствует Башкирова в показаниях, данных ею на предварительном следствии и на суде. Последнее показание ее, в котором она, по-видимому, выгораживает Давидовского, для него еще опаснее. Если б она в своем показании сваливала всю вину на Давидовского, тогда можно было бы подумать, что подробности, касающиеся этого подговора, ею придуманы; но такого подозрения нельзя иметь теперь, когда смысл ее рассказа сводится к тому, что она по собственному побуждению, даже случайно убила Славышенского. Впрочем, передаваемые ею подробности такого рода, каких не могла подумать неразвитая и простая женщина, подобная Башкировой. Она, сама не сознавая этого, рисует нам поразительную и верную картину того, как подговаривал ее Давидовский и как действительно должен был вести свой подговор такой сильный и умный человек, как он. Простой человек совершает и преступления просто; если он подговаривает на преступление, то он делает это прямо: человеку, избранному орудием, он говорит: «Такой-то мне не нравится, убейте его», и приносит нужное оружие. Не так поступает Давидовский. Он систематически напитывает ядом душу человека, назначенного им орудием для достижения своих целей, и подготовляет его к нужному действию так, чтобы тот сам этого не заметил и поступил согласно желанию Давидовского как бы по собственной воле. Башкирова рассказывает о первом своем свидании с Давидовским и говорит, что она до сих пор помнит пронизывающий взгляд, которым он разглядывал ее. Так и чувствуется, что Давидовский с первого же знакомства с Башкировой хотел заглянуть ей в душу и узнать, каков она экземпляр и какое можно сделать из нее употребление. По-видимому, он скоро ее изучил. Приехав однажды к ней после недавней ссоры ее со Славышенским, о чем он мог узнать от Чебоксаровой, он роняет такое замечание: «Эх, вы, женщины, женщины! Вот вы поссорились, а там, смотри, и помиритесь». Это первый булавочный укол, который он делает самолюбию Башкировой. Когда затем, не без его участия в этом, ссоры и драки между Башкировой и Славышенским становятся чаще, он учащает свои посещения Башкировой. Когда Башкирова жалуется ему, и однажды сказала, что она была бы готова застрелить Славышенского из ружья, он говорит ей, что ружье не дамское оружие, а вот револьвер — это как раз подходящее и для женщины оружие. Таким образом передается Башкировой револьвер, из которого она должна убить Славышенского, и делается это с необыкновенным мастерством. В душе Башкировой, женщины самолюбивой, злопамятной и не особенно мягкой, от всех этих приготовлений след неприязни к Славышенскому делается все глубже и глубже. Почти таким же образом передает ей Давидовский ящик с патронами. Нужна вещь для заклада — Давидовский приносит ей как бы для этой цели названный ящик. Башкирова спрашивает, как стрелять этими патронами, и наводит револьвер на Давидовского. Он говорит ей: «Меня не нужно, вы лучше укокошьте Славышенского». Таким путем он растравляет ее душевную рану и направляет ее на кровавый замысел. При этом Давидовский постоянно старается выразить ей свое расположение, дает ей небольшие деньги и при таком случае однажды говорит ей: «Сердце у меня горячее, да денег мало». Таким путем следует один булавочный укол за другим. За два дня до убийства Давидовский говорит Башкировой, что Славышенский возбудил против нее уголовное преследование, и при этом уже высказывается откровенно: «Он негодяй, дурной человек. Где ваш револьвер? Отчего вы старого черта не укокошите?» Таков медленный и верный процесс подготовления Давидовским чужой души к преступлению. Труды его увенчались полным успехом, и желанный результат достигнут». Затем г. обвинитель перешел к критике тех возражений, которые приводил Давидовский против рассказа и оговора Башкировой.
«Сначала он говорил, что был у Башкировой не более двух раз, но в противном уличают его Чебоксарова и половые гостиницы. Протопопов говорил на суде, что он на предварительном следствии давал вынужденное показание против Давидовского. Но ему ни здесь, ни там особенной веры придавать нельзя. Никифорова отчасти изменила свое показание на суде; но это только показывает, что она податливее, нежели Башкирова, так как здесь выяснилось, что Никифорова содержалась в одной части с Давидовским. Г-жа Давидовская явилась на суд, как оскорбленная жена, для опровержения улик, собранных против ее мужа. Нельзя же считать доводом то, что она говорила, что если бы Давидовский был таким, каким его представляет себе обвинительная власть, то она не вышла бы за него замуж: условия суда и супружеского союза ничего общего между собою не имеют. Главнее же всего этого признание, сделанное на предварительном следствии самим Давидовским. Как бы он ни объяснил происхождение его, из дела этого невозможно вычеркнуть. Если он дал его для того, чтобы воспользоваться свободой для опровержения улик, собранных против него, то для чего он этого не сделал; ведь он заключен под стражу только осенью прошедшего года.
