Апологетика Соборного уложения и ее цель, как представляется, очевидны: оправдать жестокость Уложения, причем несмотря на то, что к этому времени еще была свежа в памяти современников расправа царизма над декабристами.
На наш взгляд, явные преувеличения в оценке санкций допускает В. Линовский. По его мнению, «…наказание получает определенность, а обычай и судебная практика теряют силу самостоятельного источника юрисдикции»[265]. Это утверждение верно лишь отчасти, причем в сравнении с предыдущими законодательными актами, в частности с судебниками XV–XVI вв.: наказание действительно очерчивалось более четко. Однако и после введения в действие Соборного уложения за преступления против власти применялись наказания, которые не были предусмотрены законодательством. Кстати сказать, примеры этого приводит сам же В. Линовский. Вероятно, автор, утверждая подобное, не учитывал правоприменительную деятельность судебных учреждений феодального государства, практику приказных судей, характерной чертой которых было господство произвола и всякого рода злоупотреблений.
Я. Г. Есипович, полемизируя с В. Линовским, наоборот, обоснованно обращает внимание как раз на неопределенность многих санкций, и в первую очередь за преступления против власти («как государь укажет», «учинить жестокое наказание» и т. д.), характерную жестокость наказаний («наказати без пощады», «нещадно», «безо всякия милости» и др.). «Цель устрашения при наказании присутствует и в Уложении, как и в других современных законодательствах», – пишет Я. Г. Есипович[266]. Эта необычайная суровость видна и в отношении закона к подозреваемому в преступлении: Уложение «всегда охотнее верит виновности, чем невиновности подсудимого: виновности оно поверит и на слово, а чтоб усомниться в ней, оно предписывает пытать “и в первые и в другие и в третии накрепко”»[267].
Смертная казнь предусмотрена Уложением за ряд преступлений, и в первую очередь за посягательства на царя, деятельность институтов государственной власти и ее представителей[268], причем сроки приведения приговора в исполнение и процедура казни (например, ее публичность) зависели от характера преступления. Государственных преступников казнили вскоре же после постановления приговора.
В дореволюционной литературе давались разные оценки как Соборного уложения в целом, так и его норм, имевших цель охраны власти. Например, В. Линовский очень высоко оценивал данный акт. Он, в частности, писал: «Значение Уложения, как уголовного кодекса, чрезвычайно важно: в нем встречаем выражение борьбы начал римского права, принесенного из Греции после того, как Россия была озарена светом христианского учения, с началами уголовного права, развившимися в возрожденной Европе. Борьба этих двух начал составляет отличительную черту древнего русского уголовного права не только до Уложения, но до Воинских Артикулов, с изданием которых начинается новый период для русского уголовного права – период, в котором Великий Преобразователь России познакомил отечество наше с результатами трудов итальянской и немецкой практики. Соединение Уложения с Воинскими Артикулами поставило уголовное право в России на высокую ступень, так что эти два кодекса долго удовлетворяли требованиям своего времени…»[269].
Более критично оценивает Уложение, например, Г. Г. Тельберг, пожалуй, первым указав на собственно пробелы законодательного акта, в том числе в охране власти уголовно-правовыми средствами. Так, он насчитал несколько пробелов:
во-первых, московское право не восприняло принцип nullum crimen sine lege, в связи с этим Уложение допускало аналогию, а вернее – возможность выбора ответственности за политическое правонарушение по усмотрению власти;
во-вторых, указанный выбор определялся целью уголовного закона; поскольку целью уголовно-правового воздействия выступало устрашение, то законодатель указал в Уложении лишь наиболее тяжкие преступления, караемые сметной казнью;
в-третьих, в таком решении имелся политический расчет: включив в Уложение политические преступления, совершение которых влекло смертную казнь и конфискацию имущества, законодатель тем самым облек в законную форму личный царский произвол в определении тягчайших преступлений;
в-четвертых, сказанным выше объясняется подбор преступлений, включенных в гл. II Уложения; был прямой политический расчет обойти молчанием наказуемость «непристойных слов»; если бы подобного рода деяния были описаны в законе, то это могло бы стеснить произвол царской власти, непосредственно осуществлявшей по таким делам «правосудие».
С точки зрения современного уголовного права можно сделать следующий вывод: Соборное уложение отражает требования дворян и посадской верхушки, которые вытекают из условий развития русского феодального государства XVII в., законодательно закрепляет усиленную уголовно-правовую охрану царской особы и господствующих сословий.
§ 5. Охрана власти по законодательству Петра I
Соборное уложение 1649 г., новоуказные статьи продолжали действовать в начале XVIII в., но многие законодательные установления XVII в. после проведенных государственных преобразований фактически потеряли силу, к тому же и применявшиеся нормативные акты уже не в полной мере соответствовали складывавшейся абсолютной монархии.
П. С. Ромашкин обращает внимание на законодательную активность Петра I (1672–1725), в том числе в области уголовного права[270]. Достаточно сказать, что за период его самостоятельного правления (с 1689 по 1725 г.) издано только 392 указа уголовно-правового характера или в среднем по 14 в год. Кроме того, многие уголовно-правовые нормы содержались в других актах, посвященных регулированию иных отношений (например, Генеральный регламент 1720 г. и др.)[271].
Петр I неоднократно пытался коренным образом изменить уголовное законодательство. Так, указом 1695 г. всем приказам поручалось составить выписки из статей, которые могли бы пополнить Уложение и новоуказные статьи. В 1700 г. был издан указ о создании нового Уложения (оно не было подготовлено); в 1714 г. – новый указ о составлении Уложения (он также остался нереализованным).
Наибольший интерес из законодательного наследия Петра I представляет Артикул[272]воинский 1715 г. с кратким толкованием[273], вошедший в Воинский устав.
Многие дореволюционные ученые отрицали самостоятельный характер Артикула, считая его переводом на русский язык иностранного закона. Например, Н. Д. Сергеевский писал: «В 1716 году 30 марта издается Воинский устав, в составе которого уголовному праву принадлежат: патент о поединках, артикул воинский и краткое изображение процессов. Этот новый кодекс из западно-европейского материала, преимущественно германского. Можно думать с достоверностью, что первоначальный проект писался на немецком языке, а потом с него уже сделан был русский перевод»[274]. По этому поводу более конкретен Н. С. Таганцев, указывавший: «Воинский артикул заимствован из иностранных источников, а именно в основу его положены шведские артикулы Густава Адольфа в их позднейшей обработке 1683 г. (при Карле XI), но со значительными отступлениями как в системе наказаний, так и в определительной части; кроме того, в артикуле прибавлены толкования на статью. Все эти изменения и дополнения давались по разнообразным европейским уголовным законам, включая сюда и имперские немецкие законы, и уставы датский и голландский, и ордонансы Людовика XIV»[275].
Советский ученый П. П. Епифанов, исследовавший историю создания Артикула воинского, наоборот, считает его оригинальным памятником русского права, сыгравшим значительную роль в развитии уголовного законодательства России. Он установил более 70 поправок, внесенных лично Петром I в подлинную рукопись Артикула, многие из которых приводили содержание документа в соответствие с ранее изданными указами[276].
Представляется убедительным утверждение А. Филиппова, ссылающегося на труды П. О. Бобровского, что даже внешнее сличение артикулов Петра I и Густава-Адольфа показывает «сходство в общем плане, в одинаковом наименовании глав, в порядке подбора и распределении материала по главам… наш законодатель принимал за образец шведские военные артикулы. Рассмотрение содержания того и другого “Артикула” все более подтверждает этот вывод»[277].
По мнению П. С. Ромашкина, Артикул воинский не предназначался для общих судов[278], хотя помимо военных фактически применялся и в судах общей юрисдикции, причем вплоть до первых десятилетий XIX в. «Уголовные законы Петра Великого, – писал П. О. Бобровский, – получили применение и в гражданских судах, следовательно, они действовали во всем государстве»[279]. Так же считал В. Н. Латкин, отмечавший, что Артикул воинский применялся «не только в военных судах и по отношению к одним военным, но и в гражданских судах по отношению ко всем остальным разрядам жителей»[280].
