Суть концепции Н. Кристи в следующих словах: «Мы можем создавать преступления созданием систем, которые требуют этого понятия. Мы можем ликвидировать преступления, создавая системы противоположного типа» (с. 82).
Каковы же эти системы, способные, по мысли автора, разрешать конфликты, не прибегая к причинению «боли», к уголовному наказанию? В этой связи он описывает стихийно возникающие в ряде западных стран самодеятельные общины, общности людей, организующих либо районы совместного проживания (Христиания — район Копенгагена), либо кооперативы типа фаланстеров (Твинд), либо общины людей с психическими или физическими недостатками (Видарасен). Видя в этих неформальных, стихийно возникающих самодеятельных группах и объединениях прообраз гуманной системы разрешения конфликтов без применения уголовного наказания, без причинения боли, Н. Кристи пытается выявить решающий фактор такой социальной «анестезии». Таким фактором для него является возникающая в этих группах и общинах новая, альтернативная система ценностных представлений.
При всем уважении к гуманистическим устремлениям Н. Кристи, здесь возникают, однако, серьезные сомнения. Может ли быть обеспечено устранение жесткой системы «преступление — наказание» за счет одних лишь перемен в системе взглядов, убеждений, представлений, верований? Мы оставляем пока в стороне и вопрос, насколько реальна надежда на то, что перечисленные неформальные объединения вообще способны изменить реальную структуру окружающего их буржуазного общества и господствующую в нем идеологию.
Следует отметить, что Н. Кристи не ограничивается опытом Христиании, Твиида и Видарасена, понимая исключительный характер описанных объединений. Он пытается выйти за границы в том или пном смысле ущербных общностей на здоровую почву такого обычного, повседневного и, мояшо сказать, всеобщего явления, как соседство, полагая, что именно на этой почве может постепенно возникнуть предлагаемая пм «юстиция причастных» в противоположность действующим ныне формальным правовым структурам, отчужденным от нужд и интересов простого человека. Более того, Н. Кристи формулирует определенные требования, необходимые, по его мнению, для создания и функционирования именно такой юстиции. Читатель с интересом прочтет рассуждения автора о значении осведомленности людей друг о друге, равномерном распределении власти, уязвимости, взаимной зависимости, которые наряду с определенной системой ценностных представлении нужны для того, чтобы осуществление правосудия как можно меньше и реже причиняло боль, не умножая страданий, уже созданных самим преступлением.
Н. Кристи прав, утверждая, что «преступление — это не «вещь». Преступление - это понятие, применяемое в определенных социальных ситуациях, когда это возможно и соответствует интересам одной или нескольких сторон» (с. 82).
Показывая историческую относительность понятия преступления, правильно отказываясь видеть в преступлении и личности преступника некую особую, специфически преступную суть, другой известный криминолог, голландский профессор Л. Хулсмаи, приходит к выводу, что «это закон говорит, где есть преступление, это закон создает «преступника».
Верно, что материальный факт, событие становится фактом социальным (в нашем случае — преступлением) в той мере и только тогда, в какой мере и когда он получает оценку своего социального значения и смысла со стороны социального целого (в нашем случае — со стороны государства в форме уголовно-правового определения деяния в качестве преступления). В этом (и только в этом) смысле «закон создает преступления». Однако из этой исходной посылки возможны два различных вывода. Первый вывод: если закон «творит» преступления, надо отказаться от уголовного закона вообще или перестроить его соответствующим образом и... «преступность исчезнет». Второй вывод: надо попытаться вскрыть предпосылки уголовного закона, основания уголовно-правового запрета, попытаться выявить и осознать те социальные структуры и процессы, которые с неизбежностью предопределяют возникновение тех или иных правовых категорий и институтов, и конструктивно на них воздействовать.
В первом случае сразу же становится очевидным, что придание самодовлеющего значения дефинициям уголовного закона (и соответствующим им стереотипам общественного сознания) ограничивает сферу социально-критического анализа. Во втором случае открывается возможность рассмотрения более глубоких, базисных явлений, ибо именно на этом уровне — уровне материальных (прежде всего производственных) отношений — во многом предрешается судьба правовых, общественных отношений, так же как и формирующихся систем права, конкретных правовых институтов. «Каждая форма общества имеет определенное производство, которое определяет место и влияние всех остальных производств и отношения которого поэтому точно так же определяют место и влияние всех остальных отношений» К числу этих «остальных отношений» относятся и правовые явления и категории.
Раз возникнув и утвердившись, подобные категории приобретают относительную самостоятельность. Действительно, правовые концепции (в том числе концепция преступности) воплощают в себе определенные господствующие взгляды и представления, связаны с определенным типом мышления, часто со стереотипными представлениями общественного сознания. Но действительно ли «ликвидация уголовной системы предполагает всего лишь новое мышление» 2, то есть мышление, отказывающееся видеть преступление там, где его усматривает в настоящее время система уголовной юстиции, либо, как пишет Н. Кристи, одну лишь новую систему взглядов, убеждений, ценностных представлений, возникающих на периферии господствзаощего строя и общества?
Уголовная юстиция — ив том числе концепция преступности, на которой уголовная юстиция основывается, — лишь часть общей социально-правовой структуры общества, причем определение преступного лишь тень, лишь негативное отражение господствующих ценностей, воплощаемых в позитивных нормах правомерного поведения. Одно неотделимо от другого. Понятие кражи неотделимо от понятия собственности. Форму собственности, как известно, определяют производственные отношения, отражающие в свою очередь общественное разделение труда. На базе этого последнего вырастают классы общества и его государство. Господствующие классы воплощают свои интересы в праве. Право содержит и понятие собственности, и понятие кражи. Эти понятия противоположны по смыслу и направленности, но тождественны по своему источнику — социальным противоречиям данного общества. Одно не может исчезнуть без исчезновения другого.
Насильственная преступность также не есть изолированный феномен, зависящий от дефиниции закона. Государство есть форма организации общества, основанная на необходимости — в условиях социальных противоречий — принуждения членов данного общества к должному поведению либо в интересах господствующего класса (в условиях антагонистических формаций), либо в интересах большинства народа (цри социализме). Право содержит и управомочие государства на «законное» насилие и определение «преступного» насилия. Эти понятия противоположны по смыслу и направленности, но тождественны по своему источнику — социальным противоречиям данного общества. Одно также не может исчезнуть без исчезновения другого, без базисных изменений в сфере общественных — прежде всего производственных — отношений. «Дифференциация поведения людей, выгодного для одних и невыгодного для других, признание одних форм его полезными, правомерными, законными, а других — вредными, неправомерными, противоправными, — пишет В. Н. Кудрявцев, — есть единый процесс, разные стороны которого отразились в возникновении как права, так и противоречащих ему форм поведения, включая преступность... Взаимосвязанные понятия правомерного и противоправного поведения отражают в конечном счете интересы класса, личности и социальных групп»
Концепция государства всеобщего благоденствия, к терминологии которой часто, хотя и не без некоторого сарказма прибегает Н. Кристи, утверждает, что современное буржуазное государство перестало быть диктатурой эксплуататорских классов, превратилось в надклассовый орган, ставящий своей задачей рост материального благосостояния, уравнение богатых и бедных. Марксистско-ленинская теория общественного развития позволяет нам правильно оценивать и саму эту концепцию, и стоящие за ней реальные факты общественной жизни. В этом плане хотелось бы выделить три положения. Во-первых, как писал К. Маркс, «повышение цены труда вследствие накопления капитала в действительности означает только, что размеры и тяжесть золотой цепи, которую сам наемный рабочий уже сковал для себя, позволяют сделать ее напряжение менее сильным» Во-вторых, повышение цены труда отражается на благосостоянии трудящихся лишь в той мере, в какой им удается в результате упорной классовой борьбы вырвать у буржуазного государства соответствующие социально-правовые гарантии. Классовая борьба нарастает и в так называемом государстве всеобщего благоденствия. Число участников забастовок за последние десятилетия непрерывно растет, достигая сотен миллионов человек. В-третьих, временное повышение материального уровня жизни трудящихся, оплаченное интенсификацией их собственного труда и завоеванное в забастовочной борьбе, сопровождается относительным ухудшением их материального положения. В. И. Ленин указывал, что при капитализме происходит «относительное обнищание рабочих, т. е. уменьшение их доли в общественном доходе. Сравнительная доля рабочих в быстро богатеющем капиталистическом обществе становится все меньше, ибо все быстрее богатеют миллионеры». [Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 632.]
