Но возникает и третье возражение: все это может привести к самым страшным злоупотреблениям. Жертва, обладающая силой или властью, может выжать из преступника-бедняка возмещение сверх всякой меры. Если же преступник обладает силой или властью, то одно упоминание о компенсации может вызвать у него только смех. Или возникнет угроза вендетты. Жертвы, их близкие и друзья возьмут исполнение закона в свои руки; так же поступят преступник и его окружение. Насилие выйдет за рамки мафии, и зло распространится на всю систему. Как раз для того, чтобы предотвратить анархию, мы, так сказать, и изобрели государство.
Но имеются и контрдоводы: ведь многие преступления совершаются между равными. Злоупотребления в процессе компенсации вообще маловероятны. Кроме того, в процессе, который предполагает юстиция причастных, преступник и жертва не остаются за закрытыми дверями. Их дискуссия может иметь публичный характер. Это должно быть такое обсуждение вопроса, когда критически изучается положение жертвы и все подробности случившегося — независимо от того, имеют они юридическое значение или нет, — сообщаются суду. Особенно важно здесь детальное обсуждение того, что могут сделать для жертвы, во-первых, преступник, во-вторых, местное окружение, соседи, в-третьих, государство. Можно ли возместить ущерб, починив окно, заменив замок, покрасив стены, вернув время, потерянное в результате кражи автомобиля, работой в саду либо мытьем машины десять воскресений подряд? Возможно, что когда начнется обсуждение, то выяснится, что ущерб не так велик, как он выглядит по документам, составленным с целью повлиять на страховую компанию. Смогут ли быть слегка смягчены физические Страдания, если преступник на протяжении нескольких дней, месяцев или лет будет совершать какие-то определенные действия? К тому же исчерпала ли община свои возможности оказания помощи? Действительно ли местная больница ничего не может сделать? Точно так же должно быть проанализировано положение преступника. Это поможет установить, нет ли надобности в каких-либо мерах социального, воспитательного, медицинского или религиозного характера.
Не для того, чтобы предотвратить будущее преступление, а для того, чтобы удовлетворить насущные потребности.
А теперь в связи со всеми рассмотренными возражениями следовало бы спросить: если невозможно в определенных случаях найти достойный выход, то почему надо считать, что это невозможно вообще? Почему не ограничить сферу наказания самым необходимым, изъяв из нее все, что только можно изъять? Давайте создадим примирительные органы. Пусть расцветает разнообразие, когда речь идет о выборе персонала, сроках, обучении и т. п. Давайте вспомним несколько основных уроков, которые дали нам предшественники. Давайте сделаем людей, которые работают в этих органах, уязвимыми. Не будем облекать их властью. Пусть они не будут экспертами. Не позволим им отдаляться от нас.
Следует позаботиться о том, чтобы такие люди были по возмояшости равны тем, кого они долиты примирять, и жили среди них. Вместо юстиции, основанной исключительно на абстрактных принципах, как предлагает Дж. Роулс (1972), зто должна быть юстиция, основанная на знании того, что с последствиями решений длительное время кому-то придется жить. Такие органы не смогут разрешать все спорные вопросы. Государство не будет полностью отстранено, но можно надеяться, что оно будет играть меньшую роль. Как далеко мы сможем пойти, покажет опыт. Но мы не можем двигаться вперед, не имея цели. Целью должно быть уменьшение боли. Как в рамках правовой системы, так и в рамках других социальных институтов. Л. Хулсман однажды прочел в Осло лекцию под следующим названием — «Уголовное право как социальная проблема». Уже из этой формулы ясно видно, что сфера уголовного права должна быть максимально ограничена.
В долгосрочной перспективе здесь, как и в других основных сферах жизни общества, речь идет о такой организации, при которой простые люди стали бы причастии к решению важных для них вопросов, вместо того чтобы всего лишь наблюдать за этим со стороны; чтобы они вырабатывали решения, а не выступали просто как потребители. Для нас важно выработать такие решения, которые бы принуждали тех, от кого это зависит, слушать, а не применять силу, искать компромисс вместо того, чтобы диктовать, — решения, которые бы поощряли компенсацию, а не репрессалии и побуждали бы людей, выражаясь старомодно, делать добро вместо зла, как это имеет место сейчас.
11.3. Наказание или траур?
Идеи, которые несет с собой конфликтная цивили-зиция, таят определенную опасность. Это очевидно, если вспомнить, что в нашем обществе существует табу на несдержанное выражение горя (Дж. Горер, 1965). Современное, рациональное общество делает и смерть современной, рациональной вещью. Поэтому оно запрещает также чрезмерное выражение горя. Гнев не менее реальная вещь, чем печаль. И не менее легитимная. Любая попытка цивилизовать конфликты и исключить боль может подвергнуться критике за подавление важных проявлений жизни. Эта книга легко может стать объектом такой критики, поскольку она направлена на то, чтобы устранить причинение боли из жизни людей и социальных систем.
Позвольте предварить подобную критику и нейтрализовать ее. Непосредственное выражение гнева в тех случаях, когда нарушены мои права либо права других людей, понятно и объяснимо. Но давайте сделаем теперь еще один шаг. Подумаем об этом по аналогии с печалью. Если наказание должно иметь место, то оно должно походить в своих основных чертах на те действия, которые сопровождают скорбь. Это позволит установить серьезные пределы причинению боли.
Во-первых, скорбь имеет в значительной степени личный характер. В выражении этого чувства могут принимать участие профессионалы: похоронное бюро, священник, возможно, несколько музыкантов или хор. В некоторых странах для выражения горя принято нанимать людей. В Норвегии их называют «grateko-пег» — «плакальщицы». Интересная особенность современной жизни состоит в том, что в обществе, где все, можно сказать, профессионализировано, профессиональные плакальщицы оказались не у дел. Современные похороны едва ли можно представить себе без того, чтобы в центре процессии не было людей, близких покойному. Когда умирает король, должностные лица также должны быть в центре. Но это тот случай, когда скорбит нация. Когда же умирает обыкновенный человек, возле него остаются близкие. Для ведения гражданского дела в суде вы можете нанять представителя. Для похорон близкого вам человека — нет. Вы либо участвуете, либо не участвуете.
Во-вторых, скорбь имеет эмоциональный характер. Не слишком много, не слишком долго. Но когда гроб опускается в землю или исчезает в печи крематория, нам позволено снять эмоциональное напряжение. Снова под контролем, но не полным. Нам позволено выразить скорбь, и от нас ожидают, что мы это сделаем. Крокодиловы слезы можно проливать на похоронах врага. Но само это зрелище лишь подчеркивает легитимность настоящих и естественных слез.
В-третьих, скорбь не имеет цели. Это так и в то же время совершенно не так. Траур выполняет личные и общественные функции. Если исключить возможность траура, то и люди, и социальные системы развалятся на кусочки. Выражение горя и скорби делает возможным продолжение. Мы все это знаем. Но мы знаем также, что если выражение скорби преследует некую цель, то это выглядит противоестественно. Именно это превращает государственные похороны не столь уж любимого лица в столь непривлекательное зрелище. Скорбь существует ради скорби. Это, однако, не останавливает нас перед тем, чтобы извлечь из нее определенную выгоду. Это утилитарная скорбь, презираемая как профанация чувств, хорошо известных всем, кому есть чем дорожить и что терять.
Утрата может повлечь за собой скорбь и траур. Она может также повлечь за собой гнев и паказание. Конечно, между этими явлениями есть важные различия. Траур не обязательно имеет какую-либо цель, тогда как гнев, воплотившийся в наказании, имеет ее. Но есть между ними и черты сходства. Я придерживаюсь того мнения, что чем больше гнев, выражаемый посредством наказания, похож на траур, тем меньше оснований возражать против него. Я пытаюсь здесь провести некоторую аналогию. Если раздача боли необходима, то единственно приемлемой формой для этого является форма, имеющая сходство с трауром.
Говоря более конкретно, наказание тем более приемлемо, чем в большей степени оно персонифицировано, чем больше эмоций оно отражает и чем меньше оно носит утилитарный характер. Если я причиняю боль, то это в наибольшей степени должно выражать мои чувства и иметь целью именно боль. Это не должны быть действия моих представителей — бесстрастных и стремящихся к цели, не связанной с моими переживаниями.
