Ознакомительная версия.
Таким образом, в московском обществе появлялись не только светские, но и духовные пропагандисты идей, сложившихся как на южных и западных границах России, так и в Западной Европе.[626] При этом немаловажным является то, что к идеям, источником которых были православные монахи, прибывшие из-за рубежа, отношение было более терпимым и доверительным, чем к идеям, распространителями которых были европейские купцы, мастера или находящиеся на русской службе военные. Во всяком случае, к середине XVII в. незначительные уклонения от традиций старинного московского быта были повсеместными.[627] Конечно, эти изменения бытового уклада не оставались незамеченными, и охранители старины, как могли, боролись с распространением протестантской литературы, напечатанной в Польше и Литве.[628] «Литовские» книги изымались из церквей, отбирались у частных лиц и часто сжигались. Кроме того, практиковалась и теологическая полемика православных теоретиков с авторами «еретических» трактатов.
Вслед за церковью роптать по поводу засилия иностранцев стали русские купцы,[629] которые обвиняли правительство в протекции, утверждая, что англичане[630] и голландцы «сильны» только за счет правительственных льгот и привилегий. Однако процесс «врастания» в Европу остановить было уже невозможно. Служебные, торговые и бытовые связи русских с иностранцами не могли не влиять на умы русских людей. Взгляды сближались, нравы корректировались, традиции и верования переставали угнетать мысль, рождалось вольнодумство и «еретичество»: люди пренебрегали храмами, иконами, постами, говением, порицали владык и попов.[631] Все это было побочным продуктом европеизации и платой за знания, умение, технику и службу.
Но, несмотря ни на что, нужно было учиться у Запада. Необходимость этого понимал уже Иоанн Грозный. Борис Годунов мечтал основать в Москве не то Академию, не то университет. При нем утвердилась практика отправки за границу «для науки разных языков и грамоте» молодых дворян. По официальному свидетельству, в Любек послали 5 человек, в Англию – 4, по неофициальному – число отправленных равнялось 18.[632]
Настоящее обучение началось при Алексее Михайловиче, однако проходило оно в мягких формах, чтобы не шокировать народного самочувствия, ибо народ считал, что правоверному нечему учиться у еретиков и басурман.[633] Строго говоря, правление Алексея Михайловича не внесло чего-либо нового в государственный уклад. Монополия короны на политическую власть, ее собственность практически на всю землю, торговлю и промышленность, плотный контроль над всеми классами общества и способность изолировать страну от нежелательных иностранных влияний – все эти обстоятельства гарантировали, казалось, бесконечный застой.[634] Тем не менее правление Алексея Михайловича создало в русском обществе XVII в. преобразовательное настроение.[635] Первый момент этого преобразовательного движения был характерен тем, что его вожди не думали порывать с прошлым и ломать существующее. Одной ногой, по образному выражению В. О. Ключевского, царь опирался на православную старину, другую же занес за ее черту, да так и остался в этом нерешительном переходном положении. Он искал в еретическом Западе средства для выхода из домашних затруднений, однако не собирался отрекаться от понятий и верований благочестивой старины.[636] Чтобы не выбирать между стариной и новшествами, он не разрывал с первой и не отворачивался от последних. В. О. Ключевский утверждает, что поколение Алексея Михайловича было единственным в отечественной истории, которое думало подобным образом. Во всяком случае, к временам Алексея Михайловича выросло поколение, которое во всех отношениях было свободнее предыдущего, оно думало и действовало свободнее. Даже среди ближайшего окружения царя появились люди, которые могли открыто и резко излагать ему свои взгляды.
Федор Ртищев, например, организовав в иноземском Андреевском монастыре просветительский центр, рассуждал о необходимости организованного благотворения на основе свободы духа и сознательного добра, тем самым направляя общественную жизнь Москвы в русло просвещения и мягкости нравов. А Афанасий Ордин-Нащокин, один из высших государственных чиновников, усвоивших основы европейского политического строя и экономического порядка, показал себя проводником западных идей бюрократического абсолютизма и меркантилизма. Он во многом предупредил Петра и высказал множество идей, которые в дальнейшем осуществил Петр Алексеевич.[637] В этом ряду можно назвать и А. С. Матвеева и В. В. Голицына, которые, будучи канцлерами, в своей политике ориентировались исключительно на идеи и ценности Запада, однако никогда не пренебрегали интересами России.
Таким образом, конец XVII в. можно назвать временем, когда Россия установила постоянное общение с Западной Европой, завязала с ней более тесные, чем ранее, торговые и дипломатические связи, использовала ее технику и науку, воспринимала ее культуру и просвещение. Но это было именно общение, а не влияние. Учась и заимствуя, Россия брала только то, что было ей нужно, и только тогда, когда это было необходимо.[638] (Так не думали и не поступали раньше, боясь что-либо заимствовать у Запада; так перестали думать и поступать позже, беря у Запада все, что казалось передовым и полезным, пренебрегая заветами старины.)
Увы, Алексей Михайлович не смог стать в полной мере во главе этого преобразовательного движения и дать ему определенное направление. Однако своим мягким характером, умением сглаживать и улаживать противоречия он помог движению, приручив пугливую русскую мысль к влияниям, шедшим с чужой стороны. Он помог первым реформаторам выступить с новыми идеями, дал им возможность почувствовать себя свободно и проявить свои силы.[639] Таким образом, «реформа, предпринятая Петром Великим, была начата еще царем Алексеем Михайловичем. Этот последний, – пишет Екатерина II, – уже приступил к изменению одежды[640] и многих других обычаев…»[641]. Петр лишь ускорил уже начавшийся до него процесс европеизации России. Он не осуществлял приписываемый ему политический и социальный переворот, не сокращал «пропасти» между старой и новой Россией; обладая всей полнотой власти, он только дал волю воспринятым еще в детстве отношениям и взглядам. В результате национальное превосходство и богоизбранность Москвы, которые так долго культивировали идеологи русского самодержавия, рассматривались теперь как вредный оппозиционный элемент культуры, носители которого как некое препятствие общего развития могли быть подвергнуты репрессиям. И, напротив, западноевропейские формы жизни стали официальным образцом подражания для самого царя, а вслед за ним и для высшего слоя государственных чиновников и всего государства в целом. В этом, собственно, и усматривается та огромная разница между царствованиями Алексея Михайловича и Петра. Первый «пропиливал окно в Европу, тщательно и мудро отметая все национально и принципиально неприемлемое, технически ненужное и морально опасное.[642] Петр, с его нетерпеливостью, рубанул это окно так, что расшатались все скрепы нации».[643]
Здесь необходимо обратить внимание на еще одно обстоятельство. Принципиальным моментом сравнения должно служить то, что дореформенная Европа была внутренне близка Руси, чего не скажешь о Европе времен Петра I: русский изменился не столь сильно, а европеец стал другим.[644] Таким образом, отставание Руси XVI и даже XVII вв.,[645] если оно и было, носило чисто технический и технологический, но отнюдь не культурный характер.[646]
Впрочем, автор воздержался бы от термина «культурное отставание», поскольку сравнивать национально-религиозные культуры народов-соседей, находящихся на одной ступени развития, некорректно.
Речь идет об изменениях сознания европейского человека, которые принесли с собой возрождение; развитии экономики и торговли и появлении экономически независимых от государства слоев населения и самоуправляющихся территорий; реформации, свободомыслии и плюралистических рассуждениях о проблемах бытия, возникновении теоретического и практического либерализма. Соответственно речь идет о консервации сознания русского человека, основанной на всевластии государства, сохранении в своем каноническом виде православия и союзе церкви и государства,[647] наконец, на традиционном уважении русского народа к правилам и обычаям старины. При этом нельзя забывать о том, что Петр получил и «европеизацию» в наследство от предшественников. Пестрое и неоднородное, оно создавалось усилиями двух поколений и «грекофилов» (Епифаний Славинецкий, Евфимий Чудовский), и «латинствующих» (Симеон Полоцкий, Сильвестр Медведев), и людей, которых трудно причислить к той или иной группировке.[648] Таким образом, идейное развитие и противоборство идей, несмотря на жесткий контроль церкви и государства, шло постоянно.[649] И все-таки между Западом и Москвой происходил информационный обмен. Пусть он не был равноценным, западные идеи преобладали, однако идеи российские, хотя и базировались на положениях западных мыслителей, все же существовали и свидетельствовали о том, что сознание русского человека развивалось.
Ознакомительная версия.
