К тому же периоду времени относится знакомство вышеописанного кружка с коллежским асессором Артемьевым.
Артемьев всю свою жизнь провел в далекой провинции, служа в разных губерниях, человек аккуратный, скромный, бережливый, простой и доверчивый. Сколотив себе тысячи три с половиною за все время своей 45-летней службы, Артемьев приехал в Москву и лелеял мысль купить маленькое имение, где бы можно было провести остаток жизни. У Артемьева была сестра, которой он помогал. Однажды в одном трактире Артемьев встретился и разговорился с Засецким.
Засецкий, сын бывшего богатого помещика, средних лет, начал свою житейскую карьеру с лейб-гусаров Павлоградского полка, в которых служил в былое время и Мамонов юнкером. Последнее время специальность Засецкого заключалась в добывании средств путем обманов, для чего он имел приличную квартиру в несколько комнат, хорошо обставленных.
Засецкий показался Артемьеву приличным человеком; Артемьев при первом же знакомстве передал ему между прочим о своем намерении купить маленькое имение. Засецкий вскоре после того приехал к Артемьеву с визитом. Завелось знакомство между ними, и они начали бывать друг у друга. Засецкий познакомил Артемьева с Мамоновым, а после и с Калустовым, также бывшим гусаром, другом Мамонова. Засецкий, приехав в первый раз к Артемьеву, сразу занял у него 80 рублей под вексель. Затем Засецкий начал усиленно уговаривать Артемьева купить у него имение на выгодных условиях. Артемьев поехал, посмотрел имение: оно ему не понравилось, и он отказался. Вскоре приехал Мамонов к Артемьеву и первым делом также занял денег у него на три дня.
Однажды Мамонов привез с собою к Артемьеву план имения и, выдавая его за свое, предлагал купить. Артемьев начал было отказываться, но его так усиленно упрашивал Мамонов, предлагал такую выгодную сделку, что Артемьев наконец согласился, но медлил. С тех пор Мамонов, Засецкий и Калустов до того преследовали Артемьева, что куда бы он ни отправлялся — они всюду следовали за ним. Тем временем Калустов попросил у Артемьева тысячу рублей взаймы. Новые знакомые говорили уже «ты» друг другу. Артемьев наконец выдал задаток. В продолжение этого знакомства Артемьева возили по трактирам, Засецкий давал ему даровые билеты на спектакли любителей, в которых Засецкий принимал участие; часто подпаивали Артемьева. Однажды приехали Мамонов и Калустов к Артемьеву и пригласили его к себе в гости. Эти «свои гости» оказались в квартире Соколовой.
Соколова, еврейка, известная в Москве под кличкою «Золотая ручка», была любовницей Мамонова, который проживал у ней за неимением собственных средств. В квартире Соколовой началось пьянство, Артемьева напоили, а затем вывели его под руки и отвезли домой. При нем был ключ от сундука, в котором хранились его деньги. Артемьев решительно не помнит, каким образом его привезли, как он заснул, помнит только, что ключ от сундука брали на хранение для передачи Соколовой. Проснулся Артемьев на другой день в своей квартире и увидел беспорядок: бутылки на столе, рюмки под столом и т. д.; при этом Артемьев обнаружил, что деньги его, находившиеся в сумке в сундуке, пропали. Отправился он к Мамонову, и заставши там Калустова и Засецкого, рассказал им о случившемся, восклицая: «Если вы надо мной подшутили, отдайте ради Бога!» Они снова напоили его и уложили спать. Только к вечеру успел он заявить полиции о краже. Мамонов и Калустов между тем в трактире «Саратов» разделили между собой 8 билетов, а сумку с остальными бумагами бросили и отправились кутить в «Стрельну», где Мамонов разменял 2 билета. Заехав из «Стрельны» за Соколовой, они отправились ночевать в «Роше-де-Канкаль», где Мамонов разменял оставшиеся у него 2 билета и вырученные деньги передал Соколовой. Калустов же 4 билета, доставшиеся на его долю, продал в конторе Юнкера. Засецкий, устроивший составление новой запродажной записи, и вообще за участие в деле получил от Мамонова и Калустова по 50 рублей. По совету Засецкого также старательно поддерживалось опьяненное состояние Артемьева во все время, до и после совершения кражи.
VIЛет шесть тому назад приехала в Москву некто г-жа Дубровина с дочерью, и остановилась она в номерах Кайсарова на Тверской, причем случилось так, что она заняла номер, смежный с номером, занимаемым мещанкой Башкировой. Через несколько дней в то время, когда Дубровиной и ее дочери не было дома, а номер их был заперт и ключ был отдан швейцару, неизвестно кем были похищены у нее вещи и разные носильные платья на сумму около 400 рублей. Так как из номера Башкировой была дверь в смежный с ним номер Дубровиной, то подозрение в совершении этой кражи пало на Башкирову, тем более, что около времени, когда были похищены эти вещи, ее видели с узлом выходящею из дома по лестнице, которая обыкновенно была заперта и отпиралась только на ночь. Башкирова в краже этой не созналась и показала, что она действительно несла в то время узел, но что в узле находилась ее бархатная шубка, которую она носила к портнихе для переделки; спустилась же она по другой лестнице, чем обыкновенно, воспользовавшись только случаем, что дверь, выходящая с этой лестницы в переулок, была отперта прислугою гостиницы, выметавшею пол; вообще, ей совершать кражу не было никакой надобности, так как в то время она обладала довольно большими средствами и жила, ни в чем не нуждаясь.
VIIВ конце 1871 г. случилось происшествие, которое много способствовало к раскрытию обманов и подлогов, производимых вышеименованными лицами.
В декабре 1871 г. в номерах Кайсарова иркутская мещанка Екатерина Евдокимовна Башкирова выстрелом из револьвера нанесла смертельную рану в голову коллежскому советнику Сергею Федоровичу Славышенскому, вследствие чего он через три дня умер в Екатерининской больнице.
По словам Башкировой, родилась она в Иркутске, до 15 лет проживала в Ситхе, и когда в 1867 г. Ситха была уступлена американцам, семейство Башкировой вернулось в Приморскую область, где Башкирова и поселилась у бабки своей в Николаевске. Строгая бабка часто наказывала ее и однажды за то, что она без ее позволения отослала сестре своей, жившей с матерью в Иркутске, накопленные ею 6 рублей, она отправила ее на жительство на принадлежавшую ей находившуюся в глухом лесу ферму, где она и прожила целых полтора года. Наконец Башкировой наскучила жизнь в лесу настолько, что она решилась уйти тихонько в Николаевск. Здесь она заявила контр-адмиралу Козакевичу, что не может жить у бабушки вследствие истязаний со стороны последней, причем просила отправить ее к матери. Козакевич обязал бабушку подпискою не удерживать Башкирову и выдать ей на проезд денег, но бабка этого не сделала и уехала в Японию. Таким образом, подсудимая осталась в Николаевске одна. Прошло месяца полтора, в течение которых Башкирова жила на квартире у прачки. Будучи в стесненных обстоятельствах, она обратилась, к полковнику Губареву, прося дать ей возможность отправиться на родину, в чем ей, однако, было отказано.
Между прочим, Губарев предложил ей быть в его семействе в качестве прислуги, обязанности которой она и исполняла с мая до октября месяца. Когда открылись в Николаевске дворянские собрания, Губарев предложил ей служить за буфетом за 20 рублей, на что она и согласилась. Будучи 18 лет, она в мае познакомилась в клубе с одним моряком, капитан-лейтенантом. Этот капитан подарил ей билет частной лотереи, на который она и выиграла дом, впоследствии отстроенный капитаном, куда Башкирова и переехала полною хозяйкою. Находясь в близких отношениях с капитаном в течение двух с половиной лет, на подаренные им 6 тысяч рублей Башкирова открыла буфет и приобрела себе состояние в 12 тысяч рублей. Потом она приобрела себе в Николаевске три дома, из которых два продала, а третий остался за нею, когда она уезжала в Москву. Совершенно неожиданно для Башкировой капитан получил предписание отправиться в кругосветное плавание; при расставании она дала слово быть у него в Москве или Петербурге. «Когда уехал любимый мною человек,— рассказывала Башкирова,— я не нашла больше в Николаевске ничего хорошего, а потому и искала покупателя на мое заведение в дворянском собрании. Потом я выехала из Николаевска в Москву через Японию. Фрегат, на котором я ехала, или лучше сказать, парусное судно, разбило бурею близ Нагасаки; ураган тогда свирепствовал в течение 4 суток, и мы не выдержали шторма — нас разбило, но пассажиры успели спастись, лишившись всего имущества. Нужно сказать, что когда я приехала в Японию, то стала лечиться, так как получила ревматизм. Бабушка прислала брата своего ко мне, с которым выслала деньги, белье и платье. Ехать дальше морем я не могла и должна была отправиться сухим путем в Москву».
«Так как из Владивостока нельзя было проехать далее, потому что в то время манзы дрались с русскими,— продолжала Башкирова,— то я остановилась на Каменном Болоте и здесь имела приключение. Прапорщик Воеводский, с которым я случайно познакомилась, сделал мне предложение выйти за него замуж. Оказалось, что Воеводский знает моих родных и видел меня еще ребенком. Я согласилась пристроить себя, несмотря на то, что была еще молода и имела состояние. Батальонный командир Мельвиль отказал Воеводскому в разрешении на брак, так как он не имел еще 28 лет. Мы, однако, решили повенчаться украдкою, но о нашем намерении узнал Мельвиль и арестовал Воеводского на гауптвахте на 6 недель. Потом Мельвиль приходит ко мне и говорит: «Вот видите, я узнал, что вы хотели повенчаться с Воеводским; если вы меня пустите в вашу квартиру, то я могу для вас обоих все сделать». Разговор этот происходил под моим окном. Подобная вещь меня сильно возмутила, я взяла полоскательницу с грязною водою и вылила на Мельвиля, несмотря на то, что он был начальником округа. На другой день я увидела, что к моей квартире приставлен солдат с ружьем, и таким образом Мельвиль запер меня на квартире и не пускал никуда в течение 6 недель, так что я почти не имела ничего есть и пить».
