Лидия Гинзбург - О психологической прозе. О литературном герое (сборник)

224

Не театрален не только Толстой, но и Достоевский, с его огромными и сплошными диалогами.

Эйхенбаум Б. Молодой Толстой. Пб.; Берлин, 1922. С. 59, 121 и др. К подобной точке зрения приближается и М. М. Бахтин, рассматривая причины того, что драматическая форма «неадекватна основным художественным устремлениям Толстого» (предисловие к пьесам Толстого: Толстой Л. Полн. собр. худож. произв. Т. 11. М.; Л., 1929. С. III–IV).

В. В. Виноградов в статье «О языке Толстого…» рассматривает «пантомимический» язык Толстого наряду с речевыми высказываниями его героев. Он подчеркивает существование у Толстого настойчиво повторяющихся жестов, общих всем физических реакций (это отмечала уже современная критика) и в то же время тех индивидуальных примет, которые становятся „сигналом“ и симптомом данного образа».

Леонтьев К. Собр. соч. Т. 8. С. 321–322.

В «Воспитании чувств» (создавался этот роман в 1864–1869 годах – почти одновременно с «Войной и миром») подробно изображен обед у Домбрезов с развернутым перекрестным диалогом, с переплетением общественных и личных тем. Все же это структура другая, чем у Толстого. Флоберу здесь нужна социальная и психологическая характерность, но самый механизм разговора не является для него предметом изображения.

О значении в «Анне Карениной» споров и рассуждений на отвлеченные темы ср. статью: Goy E.-D. The Role of Topic and Opinion in «Anna Karenina». Annali instituto universitario orientale. Sezione slava. V. 6. Napoli, 1963.

Самуэль Беккет, например, считает Пруста воплощением антиинтеллектуализма (см.: Beckett S. Proust. New York, London), тогда как Этьембль написал статью, провозглашающую резкий интеллектуализм Пруста, оспаривающую теорию его бергсонианства (Etiemble. Proust et la crise de l’intelligence // C’est la bouquet! Paris, 1967). В сборнике статей о Прусте, изданном в США под редакцией Рене Жирара, под одним переплетом Пруст предстает и носителем религиозной интуиции, и крайним релятивистом, и скептиком, и романтиком, и рационалистом, наследником национальных классических традиций (это точка зрения Альбера Тибоде и друга Пруста Жака Ривьера. См.: Proust. A collection of critical essays. New York, 1962). Перечень противоречивых мнений мог бы быть продолжен.

Во вступительной статье к русскому изданию Пруста А. В. Луначарский связывает его с рационалистическим «сенсуальным субъективизмом XVII века». В статье, помещенной в т. 3 того же издания, Н. Я. Рыкова говорит о рационалистическом импрессионизме Пруста. Цитирую в дальнейшем по этому изданию: Proust M. A la recherche du temps perdu. V. 1–3. Bibliothèque de la Pléiade. Paris, 1954.

Proust M. Contre Sainte-Beuve. Suivi de Nouveaux Mélanges. Paris, 1954. P. 420–421. Вопрос о Толстом и Прусте – в связи с этой статьей – поставлен в работе Т. Л. Мотылевой «Толстой и современные зарубежные писатели» (Литературное наследство. Т. 69. Кн. 1. М., 1961).

О проблеме соотношения у Пруста субъективного сознания и действительности писали у нас: Днепров В. Черты романа XX века. М.; Л., 1965. С. 207–216; Андреев Л. Марсель Пруст. М., 1968. С. 53–55; Бочаров С. Пруст и «поток сознания» // Критический реализм XX века и модернизм. М., 1967.

Эрих Ауэрбах в своей известной книге «Mimesis» (первое издание – Берн, 1946) утверждает, что Пруст преодолевал по-своему субъективизм именно тем, что изображал вещи, воскрешенные памятью, то есть освобожденные от субъективности непосредственных, сиюминутных восприятий (Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М., 1976. С. 531–532).

А. Франковский переводит это место: «В ее воображаемые голубые глаза». В переводе Н. Любимова (М., 1973) этому соответствует: «эти глаза, показавшиеся мне голубыми». Мне кажется, что здесь следовало бы сохранить парадоксальность прустовского текста. У него речь идет прямо о голубых глазах («amoureux en elle de ses yeux bleus»).

Picon G. Lecture de Proust. Paris, 1963. P. 68–76.

См. упомянутую книгу «Lecture de Proust» (p. 61–63). Рамон Фернандес, напротив, подчеркивает значение опыта, реальности для формирования прустовских «общих законов» (Fernandez R. Proust. Paris, 1943. P. 91–92, 98).

Ср. то, что Н. Я. Рыкова в упомянутой уже статье говорит о «патологии поведения» у Пруста (с. 14–15).

См.: Fernandez R. In Search of the Self. Proust. A collection of critical essays. New York, 1962.

Не касаюсь здесь принципов литературы церковной, средневековой, вообще непосредственно связанной с догматическими учениями.

Декарт в трактате «Страсти души» (1649) призывал умерять и ограничивать те из страстей и аффектов, которые могут иметь разрушительное действие.

Чувствительное изображение этой страсти – вернейшее средство трогать сердца. Изображайте же – даю на это согласие – влюбленных героев, но не превращайте их в слащавых пастушков… И пусть любовь, часто вступающая в борьбу с укорами совести, предстанет нам слабостью, а не добродетелью (фр.).

У зрелого Пушкина иерархическая гармония социально-этических представлений отчетливо сказывается в его письмах. Сравним письма Пушкина русские и французские, французские – к женщинам и к Чаадаеву или Раевскому, его письма светские и дружеские, письма к невесте и письма к жене, – все это разные аспекты жизни, и каждому из них соответствует свой слог. В письмах Пушкин сохранял особый язык для предметов важных.

«Кто стремится к злу ради его собственной горечи?» (англ.)

«Воля справедливого и благого бога заключается в том, чтобы сыны земли были счастливы и чтобы они пользовались всеми удовольствиями, совместимыми с общественным благом», – формулирует Гельвеций. (См.: Гельвеций К. А. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1974. С. 46.)

Позиция Толстого напоминает об изречении Паскаля: «Бояться смерти следует находясь вне опасности, а не в минуту опасности; потому что нужно быть мужчиной».

Толстой не заметил, что Шопенгауэр принял меры против практического истолкования его утверждений. Он отрицал целесообразность самоубийства на том основании, что единичный человек все равно не может истребить главное зло – мировую волю.

«Никто не мешает нам с Шопенгауэром отрицать жизнь. Но тогда убей себя… а не вертись в этой жизни, рассказывая и расписывая, что ты не понимаешь жизни».

Хомяков А. С. Полн. собр. соч. Т. 1. М., 1911.

Самарин Ю. Ф. Соч. Т. 1. М., 1900. С. 41.

Русь. 1883. № 1. С. 38.

Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. Т. 11. М., 1939. С. 210.

См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Изд. 2-е. Т. 3. С. 234.

Шопенгауэр А. Полн. собр. соч. Т. 1. М., 1900. С. 393.

См., например: Соловьев Э. Ю. Экзистенциализм (статья вторая) // Вопросы философии. 1967. № 1.

Переписка Флобера свидетельствует о страстном его отношении к событиям общественной и частной жизни. М. Бонвит в книге, специально посвященной этому вопросу, показывает, сколь изменчивым и сложным явлением было флоберовское бесстрастие – даже в литературном плане. См.: Bonwit M. Gustave Flaubert et le principe d’impassibilité. Berkeley and Los-Angeles, 1950.

О «Медном всаднике» в этом плане см. работу И. М. Тойбина «Философско-историческая поэма А. С. Пушкина „Медный всадник“» (Учен. зап. Курск. пед. ин-та. 1968. Вып. 55). Своеобразно поставлен вопрос о правде пушкинского Пугачева в статье М. Цветаевой «Пушкин и Пугачев» (Цветаева М. Мой Пушкин. М., 1967).

Гуковский Г. А. Реализм Гоголя. М.; Л., 1959. С. 451–465.

Например, Виктор – герой тургеневского рассказа «Свидание» («Записки охотника») – крепостной лакей, лицо угнетенное. Но в рассказе он сам выступает в роли угнетателя, обидчика крестьянской девушки. И Тургенев изображает Виктора с подчеркнутым осуждением, даже отвращением. Без всяких скидок на обстоятельства.

Западная литература XX века вернулась отчасти к связанному конфликту, притом в самой крайней его форме. Так в особенности у Кафки, с его человеком, подавленным объективным ужасом внешней силы, человеком, которого судят, осуждают, казнят – и ему неизвестно за что («Процесс»), или тем, которого неизвестная ему сила неизвестно почему превращает в насекомое («Превращение»).