Вторым направлением деятельности членов Румянцевского кружка по публикации документов явилось издание летописных памятников. Еще в XVIII в. русская историческая наука получила в свое распоряжение опубликованный корпус отдельных летописей и их сводных изданий по нескольким спискам. Практика их подготовки уже тогда натолкнулась на ряд нерешенных проблем. Огромное число летописных списков разной древности, сходных в своей начальной части — так называемой Летописи Нестора — и затем разделяющихся на изложение истории отдельных земель, изобилующих массой разночтений и описок, подчас весьма существенных, давали основания самым разнообразным принципам их издания. По воле издателей из текстов летописей нередко исключались отдельные места, якобы не имевшие отношения к историческому повествованию, и, наоборот, летописные тексты пополнялись, исправлялись с оговорками или без них по другим спискам, часто представлявшим разные редакции памятников.
В конце XVIII — начале XIX в. в России широкую известность получили принципы издания летописей, сформулированные А. Л. Шлецером, немецким исследователем, долгое время жившим в России и увлеченно занимавшимся ее историей. Шлецер призвал перейти от традиционных приемов издания Летописи Нестора к подготовке, условно говоря, источниковедческой публикации. Для этого он предлагал собрать сотни списков, сравнить их и на основе такого сравнения издать уже «очищенный» от переработки и искажений в процессе переписки в позднейшее время первоначальный текст древнерусского летописца. Эта важная источниковедческая задача, решить которую пытался сам Шлецер, была с энтузиазмом встречена частью русских ученых. Возможно, что именно такое издание намеревалось подготовить в начале своей деятельности Общество истории и древностей российских.
Согласно протоколу первого заседания Общества, сохранившемуся у Болховитинова (1804 г.), было решено, «приняв в помощь критические замечания славного историографа г. Шлецера», путем сравнения «самых древних и верных» летописных списков определить «самый лучший и вернейший текст с необходимыми выносками разностей в чтении, некоторых объяснений и прочее…».
Некоторые формулировки в протоколе неясны. Например, под «самым лучшим и вернейшим текстом» можно понимать и текст одного из выбранных списков, и текст, искусственно созданный «по суду всех» членов Общества[130]. Ясно одно: сложность и трудоемкость работы и в том и другом случае почти сразу заставили отказаться от первоначального замысла. Вместо этого Общество поручило профессору X. А. Чеботареву издать уже найденную к этому времени Лаврентьевскую летопись с разночтениями по двум спискам (Кенигсбергскому и Троицкому). Новый план был более реален, он не преследовал цели издания ни гипотетической «очищенной Летописи Нестора», ни громадного свода разночтений по многим спискам, и в случае осуществления мог дать действительную картину разночтений только трех летописных списков разных редакций. Однако из-за организационных неурядиц и это издание не было завершено: владелец Лаврентьевской летописи Мусин-Пушкин забрал ее из Общества, а сам Чеботарев, на которого свалилась основная тяжесть работы, вскоре вообще отказался от ее продолжения.
В дальнейшем профессор Московского университета Р. Ф. Тимковский, под руководством которого начинали свой научный путь Калайдович и Строев, предпринял попытку подготовки публикации все той же Лаврентьевской летописи с привлечением других списков, но уже только для поправок ее текста. Отечественная война 1812 г. прервала работу и над этим изданием. Незавершенная публикация Тимковского смогла увидеть свет только в 1822 г.[131]
Оленин и Ермолаев отнеслись отрицательно к принципам публикации, предложенным в этом издании Тимковским. «Много времени утрачено, а труд понапрасну употреблен», — писали они, предлагая издавать отдельно каждый летописный список «с самою строжайшею точностью не только в правописании, но и в препинаниях»[132]. Иного мнения придерживался одно время Калайдович. Решительно выступая против предложения Оленина и Ермолаева, он доказывал, что реализация его приведет лишь к простому размножению сотен летописных списков с сохранением всех их неточностей и всевозможных описок. С ним соглашался и Строев. «Нет ничего труднее, а притом бесполезнее, — писал он, — как издавать летописи и вообще древние сочинения по одному, двум или немногим спискам: они, как известно, всегда неисправны от нерадения, невежества и затейливости переписчиков»[133].
Как мы помним, к 1817 г. взгляды Калайдовича на принципы публикации источников претерпели существенную трансформацию. Они касались и летописей. В частности, теперь он предложил издать древний Синодальный список Новгородской первой летописи «как один из важнейших памятников славянской русской письменности», с максимально возможным приближением к оригиналу и с параллельной публикацией перевода на современный русский язык. Более же поздний Устюжский летописный свод, «писанный языком не совсем древним», ученый считал возможным издать обычным гражданским шрифтом и с упрощенной передачей текста[134].
Таким образом, уже в первой четверти XIX в. археографы пытались решить актуальную и по сей день проблему возможного совмещения в издании древнейших источников интересов историков и лингвистов. Если Оленин, Ермолаев и Калайдович по отношению к самым древним памятникам выступали от имени последних, то Строев и некоторые другие ученые отстаивали интересы прежде всего историков.
Полевой в рецензии на издание Лаврентьевской летописи, подготовленное Тимковским, напоминая шлецеровский план, замечал, что Тимковский «мог бы, не нарушая условий критики исторической, быть смелее в исправлении ошибок. Это увеличило бы число замечаний его, но очистило бы текст и представило его в лучшем виде»[135]. Позиция Полевого была позицией историка, заинтересованного в источниковедческом осмыслении издаваемого текста источника.
Еще дальше, чем Полевой, шли в своих теоретических взглядах Болховитинов и Круг. Ратуя за «сводного Нестора», Болховитинов подразумевал под ним издание шлецеровского «очищенного Нестора», а не какого-либо летописного списка с вариантами по другим. «Мы, богословы, — категорически заявлял он Анастасевичу, — ругаем Курцеля за огромные варианты на Новый, а Кенникота — на Ветхий Завет, больше сбивающие и больше подающие повод к спорам и заблуждениям, нежели к определению точного смысла… Бурлит за такие многовариантные издания римских авторов награжден забвением уже и у критиков и у филологов»[136]. Круг полагал, что издание летописей с вариантами является только предварительной частью работы; за текстом, сравненным «механически», должен был последовать текст критический с объяснениями[137].
Противоречивые мнения исследователей отражали нелегкие поиски оптимальных принципов издания летописей. Но примечательно, что каждая попытка воплощения плана Шлецера неизменно оказывалась в то время неудачной. Сотрудники Румянцева не могли не учитывать этого.
В первые тома будущего многотомного издания летописей по замыслу членов Румянцевского кружка должны были войти в первую очередь Радзивилловская и Ипатьевская летописи. Радзивилловскую готовил к публикации Оленин. О его работе практически ничего не известно: она не была завершена. Сохранились сведения лишь о том, что Оленин не следовал плану, предложенному им вместе с Ермолаевым в 1814 г., а использовал для вариантов другие летописи.
В 1818 г. к подготовке издания Ипатьевской летописи по списку Библиотеки Академии наук приступил Анастасевич. К ее копии он начал подводить все варианты по Хлебниковскому и Ермолаевскому спискам. Современников поражало огромное количество этих вариантов. Свою работу Анастасевич продолжил и после смерти Румянцева. В 1837 г. Круг передал рукопись Анастасевича в Академию наук, где впоследствии ее использовали при издании «Полного собрания русских летописей»[138].
В 1824 г. Румянцев задумал издать найденную Супрасльскую летопись, ранее опубликованную Даниловичем польской графикой. К работе предполагалось привлечь Даниловича, Лелевеля, Бобровского, Григоровича и Лобойко. Выдвигалось несколько проектов этой публикации, но ни один из них не был воплощен в связи со смертью графа.
Важным событием в истории русской исторической науки первой четверти XIX в. стало издание Софийской Новгородской летописи, осуществленное по поручению Румянцева Строевым[139]. Исследователи получили ценный источник по древнерусской, прежде всего новгородской, истории. Самостоятельное значение имели опубликованные здесь же Русская Правда Карамзинской редакции, «Хожение» Афанасия Никитина, ранее известное лишь по выпискам в «Истории» Карамзина, и другие исторические памятники.
