Публикация заполняла пробел в изучении правовых основ русского феодального государства, открывала возможности установления многих ранее неизвестных сторон жизни русского общества, связанных с имущественными, земельными отношениями, организацией управления, центрального и местного суда. Она представляла в распоряжение исследователей и новый материал относительно процесса оформления крепостного права в России: в Судебнике 1497 г. была, например, специальная статья, закреплявшая право крестьянского выхода только в Юрьев день осенний.
Издатели отказались от каких-либо попыток «восстановления» подлинных текстов Судебников. По отношению к Судебнику 1497 г. такой подход был единственно возможным (сохранился лишь один его список), чего нельзя сказать о Судебнике 1550 г., известном Калайдовичу и Строеву во многих списках. Было ли это результатом стремления к единообразию публикации двух памятников или же объяснялось отсутствием времени, необходимого для сравнения списков, сказать трудно. Подчеркивая «возможную точность» издания, Калайдович и Строев ручались, что «не только одно слово или речение, но ниже самая буква не пропущены против подлинников». Сохранялась славянская цифирь (в том числе знак тысячи), буквы, вышедшие из употребления, надстрочные знаки и т. д. Ошибки же оригиналов исправлялись издателями не в тексте, как делал Строев с Софийской летописью, а в примечаниях («Погрешностях подлинного списка»), где указывалось правильное чтение. Калайдович и Строев отказались и от попыток разделения текста Судебника 1497 г. на статьи. Публикация, выделяя киноварные заголовки, имевшиеся в рукописи, не отмечала наличия в тексте инициалов, указывающих, по мнению Л. В. Черепнина, на постатейное деление[147]. Отсутствие даже упоминания о их существовании в предисловии свидетельствует о том, что инициалам Калайдович и Строев не придавали никакого значения. К публикации были приложены факсимильные изображения почерков памятников и филигрань бумаги Судебника 1497 г.
Предисловие к изданию содержало сжатое изложение истории русского законодательства. Здесь Строев и Калайдович в духе дворянской историографии высказали мнение о характере древнерусского права. Касаясь, например, Русской Правды, они отметили сильное влияние на нее скандинавских и германских законов, признавая у славянских племен до Рюрика существование только «некоторых обычаев, преданий предков».
Подобные взгляды уже не могли удовлетворить многих членов кружка, знакомых с работами славянских ученых, в частности польского историка Я. Б. Раковецкого, в это время рассматривавшего ту же Русскую Правду как памятник, возникший на общеславянской основе. Идеи общеславянского единства культуры и истории, горячими пропагандистами которых выступали сотрудники Румянцева, распространялись ими и на древнее политическое устройство славянских государств. Приобретая политический характер в связи с борьбой славян за национальную независимость в начале XIX в., эти идеи в противовес норманнской теории утверждали представление о самостоятельности и высоком уровне политической организации славянских народов в прошлом. Неизвестный сотрудник Румянцева, подготовивший в 1815 г. для издания перевод извлечения из «Хеймскрингла» — свода саг о норвежских королях исландского историка XIII в. С. Снорра (Стурлусона), не случайно в предисловии подчеркивал существование не только скандинавских сеймов, но и древнерусских вечевых собраний, которые, по его мнению, издревле, вплоть до царствования Ивана Грозного, ограничивали «самодержавную власть»[148].
Именно эти мотивы побудили сотрудников Румянцева приступить к переводу труда Раковецкого. К этой работе поочередно привлекались В. Г. Анастасевич, И. И. Григорович, а также Е. Болховитинов. Перевод не был завершен: Румянцев вскоре получил отрицательный отзыв В. Ф. Вельяминова-Зернова о недостатках «синкретического свода» (смешения разных списков) изданного Раковецким текста Русской Правды. Возможно, что членов кружка не могли удовлетворить и лингвистические рассуждения Раковецкого в духе этимологических построений Шишкова.
Кружок готовил и публикацию кодексов феодального права Великого княжества Литовского — Литовские статуты 1529, 1566, 1588 гг. Их издание, порученное Даниловичу, предполагалось осуществить на языках оригиналов выбранных основных списков с параллельным переводом на русский язык и с обширными историческими примечаниями. К 1823 г. Данилович имел сведения о пяти списках первого, двадцати двух — второго и одном — третьего Литовских статутов. С помощью максимального сбора списков он надеялся «собрать занимательнейшие разности», т. е. варианты, и «восстановить» первоначальные тексты[149]. Однако работа, требовавшая огромного труда и немалых средств хотя бы только на копирование списков, не была завершена. Дело ограничилось копированием одного из списков Статутов в Публичной библиотеке и переговорами с бароном Г. А. Розенкампфом о получении списков, имевшихся у него.
В 1817 г. Анастасевич обнаружил в Новгородской Софийской библиотеке славяно-русский список первого дошедшего до нас памятника законодательства Великого княжества Литовского, действовавшего до издания первого Литовского статута — Судебник Казимира 1468 г., и предложил Румянцеву издать его. Спустя год в собрание кружка поступил еще один славяно-русский список этого памятника. Подготовка публикации на языке оригинала и в переводе на латинский была поручена Даниловичу.
В Новгородской Софийской библиотеке была подготовлена копия Судебника, которую после просмотра Болховитиновым и Востоковым сверили и поправили с подлинником и затем переписали набело. Данилович еще раз переписал ее латинскими буквами и передал Лобойко, к которому, в свою очередь, Григорович переслал копию Судебника по рукописи собрания кружка.
Таким образом, работа над изданием перешла к Лобойко, в результате чего изменился и ее первоначальный план. Публикация, осуществленная уже после смерти Румянцева Л. Рогальским, содержала русский текст списка Новгородской Софийской библиотеки и его польский перевод. Варианты приведены по копии Григоровича с рукописи собрания Румянцева[150]. Текст памятника был издан впервые, но оказался искаженным в результате как его многократных переписок, так и вследствие того, что Рогальский произвольно и без оговорок исправлял основной список (Новгородской Софийской библиотеки) по копии собрания Румянцева[151].
К началу XIX в. в России было опубликовано всего несколько древнерусских путешествий (митрополита Пимена, С. Толбузина, Трифона Коробейникова и других). Путешествия древних россиян, богатые историческими свидетельствами о посещенных ими странах, в глазах сотрудников Румянцева являлись важным историческим доказательством приоритета России в ряде географических открытий, свидетельством ее давних дипломатических и культурных связей с другими странами. Их издание, задуманное членами кружка, должно было состоять из двух-трех частей. Разработка его плана была поручена Малиновскому, а непосредственное осуществление возлагалось на Строева.
Малиновский предложил включить в будущую публикацию 36 путешествий (в процессе подготовки их число увеличилось по крайней мере до 40), в том числе и «дипломатические статьи» — отрывки из посольских книг Московского архива Коллегии иностранных дел. Каждое такое путешествие должно было сопровождаться «кратким известием о цели онаго, о времени и лицах путешественников», а первая часть содержать еще и «характеристическое обозрение всех сих путешествий с означением духа тех времен, сделанных наблюдений, достоверности и пользы оных тогда и ныне»[152].
О научном уровне предполагавшегося издания свидетельствует то, что члены кружка намеревались выявить максимальное количество списков каждого памятника для использования их в качестве вариантов. Так, путешествие Даниила Паломника, первый дошедший до нас памятник русского паломничества XII в., намечалось опубликовать по трем спискам с использованием еще и сводного списка, подготовленного Болховитиновым; путешествие митрополита Пимена — опубликовать с привлечением ранее изданного списка, «Хождение» митрополита Исидора на Флорентийский собор 1437 г. — по двум спискам, «Повесть» Симеона Суздальского 1437 г. — по трем, «Хожение» Афанасия Никитина — по двум и т. д. К сожалению, подготовка широко задуманного издания в связи с уходом из Комиссии печатания государственных грамот и договоров Строева ограничилась сбором и копированием списков памятников.
Нетрудно заметить, что сотрудники Румянцева первоочередное внимание обращали на издание традиционно использовавшихся с XVIII в. в исторических исследованиях письменных источников. Для источниковедения того времени было вообще характерно решительное предпочтение источников официального происхождения, имевших в древности определенное юридическое значение и касающихся «дела государственного» (акты, законы, материалы посольств и т. д.), перед другими видами письменных документов. Исключение составляли летописи. Но и в них видели труды беспристрастных монахов, искаженных лишь позднейшими переписчиками. Вспомним пушкинского Пимена, который, «добру и злу внимая равнодушно», описывал современные ему происшествия. В таких источниках исследователи видели определенную гарантию достоверности извлекавшихся из них исторических фактов, располагавшихся затем по заранее составленной схеме. Комплекс литературных, публицистических, фольклорных памятников в лучшем случае привлекал внимание своими художественными, стилистическими особенностями, выразительностью языка или древностью.
