Никто но скажет: «Я живу на углу Невского проспекта и Садовой улицы», а говорят: «Я живу на углу Невского и Садовой».
Некоторые считают обязательное упоминание «имени» более парадным и торжественным. Но разве прекрасное наименование «Ленинские горы» звучит менее торжественно, чем «горы имени Ленина»? Конечно, нет! А чем не парадно звучат: «Гоголевский бульвар», «Пушкинская улица», «Лермонтовский проспект», «Суворовская площадь», «Пироговская- набережная»? Для чего же добавлять «имени»? Ведь никто же не подумает, что, например, «улица Глинки» — означает принадлежность всех ломов на этой улице Глинке?! (Правда, в дореволюционные времена, например, «Горсткина улица» в Петербурге была в свое время названа так потому, что все дома на этой улице принадлежали купцу Горсткину.)
Итак — наиболее удобная форма названия улиц-памятников именно такая: «Тургеневская улица», «Репинская улица», «Разинская улица». Поэтому всячески надо приветствовать наименования новых проспектов в Москве: «Ленинский проспект» и «Кутузовский проспект».
Ну, а как быть с такими фамилиями великих людей, как Чернышевский, Дзержинский, Маяковский?
Вот тут надо оставить форму «проспект Чернышевского», «площадь Дзержинского», «улица Маяковского». Ведь если дать, например, название «Маяковская улица», то это будет улица не в честь Маяковского, а в честь какого-то «Маякова»!... Впрочем, и тут уместно вспомнить, что одна из книг Маяковского называлась «Маяковская галерея» и что имеющиеся в Ленинграде улицы Чайковского и Жуковского — в быту очень часто называют «Чайковской» и «Жуковской». Таков неписаный закон русского языка!
Любопытно отметить, что в некоторых случаях этот «закон» и официально победил: в Москве есть станция метро «Маяковская», а в Ленинграде станция метро «Чернышевская»...
Но почему я так долго останавливаюсь на этом вопросе?
А вот почему.
Прислушайтесь к типичным разговорам в автобусе, троллейбусе и трамвае:
«Вы выходите на Каляева?» — «Нет, я на Пестеля».
«Вы — на Гоголя?» — «Нет, я на Герцена».
Иногда приходится слышать совершенно дикое: «Я выхожу на Марате».
А уличные разговоры? «Пойдите на Салтыкова-Щед- рина, поверните на углу Радищева и по Некрасова дойдете до Чехова...»
Или: «Он переехал с Белинского на Рылеева...»
Один современный поэт даже в стихах пишет и в журнале печатает:
«На Маяковского я вышел...»
Не выходить надо на Маяковского, а за ним следовать!...
* * *
В заключение этого раздела хочется поднять вопрос: почему мы так редко называем улицы по наименованиям наших городов и братских республик? Как хорошо звучат, например, такие названия: «Московская улица», «Ленинградская улица», «Киевская улица», «Минская улица», «Таллинская улица», «Ташкентская улица»! Или улицы «Грузинская», «Литовская», «Молдавская», «Башкирская», «Таджикская», «Казахская». Такие названия полны глубокого смысла, укрепляют дружбу народов, удобны для населения и вполне соответствуют духу и строю русского языка.
В порядке примечания: пожалуй, не очень удачно название вокзала в Ленинграде — «Витебский».
Я очень уважаю областной центр братской Белоруссии — город Витебск, но ведь поезда с этого вокзала идут через Витебск в столицу братской Украины — город Киев; так не лучше ли этому вокзалу именоваться «Киевским»? Об «историчности» названия «Витебский» не может быть и речи: оно существует, как случайное, всего лет двадцать с небольшим (до этого вокзал именовался «Детскосельским»).
Я за «Киевский вокзал» в Ленинграде!
Язык и история
Еще немного из области этимологии...
«... Бурбон я был ужаснейший!»
Так характеризует себя, в период службы молодым офицером, Митя Карамазов у Достоевского.
«... Если у вас здоровые кулаки и бычье горло, то, думаете, я боюсь вас? А? Бурбон вы этакий!...»
Так выражает свои чувства по отношению к «нестарому помещику» Смирнову «вдовушка с ямочками на щеках» — помещица Попова в шутке Чехова «Медведь».
«...B его художничьей натуре
Какой-то странный Вавилон:
Он генерал в литературе,
А в философии — бурбон!...»
Эту эпиграмму, направленную против Льва Толстого, написал поэт Щербина.
Вспомним, наконец, что известный поэт-сатирик середины прошлого века Минаев писал одно время под псевдонимом «Бурбонов», и спросим: а почему, собственно, фамилия французских королей стала нарицательным именем для грубого и невежественного человека? Для этого, пожалуй, больше подошли бы прусские Го- генцоллерны с их казарменным культом Фридриха Второго? И почему слово «бурбон» в этом смысле — возникло только в начале XIX века, тогда как Бурбоны существовали во Франции как короли с конца XVI века?
А вот почему.
Когда после окончательного падения Наполеона в 1815 году произошла «реставрация Бурбонов», престарелый Людовик XVIII, желая иметь опору в армии, еще проникнутой культом Наполеона, специальным приказом произвел в офицеры весь унтер-офицерский состав. Вот их-то — вчерашних выслужившихся солдат — французская аристократия и прозвала «бурбонами». Из Франции это слово — как олицетворение грубого военного служаки — скоро перекочевало в Россию, войдя в разговорную речь и в литературу...
* * *
«Он, как Спиноза, промеж ног проюркнул...»
«Я не Спиноза какой-нибудь, чтоб выделывать ногами кренделя...»
Что это за фразы? И откуда они?
Первая из рассказа Лескова «Шерамур», а вторая — из пьесы Чехова «Свадьба»...
Но о каком Спинозе идет речь? Неужели знаменитый голландский философ-материалист XVII века приводится здесь как пример юркости и сложного танца? И почему он проник в таком странном качестве в наше просторечие, отраженное в русской литературе? Короче — что это за «Спиноза»?
Разобраться в этом вопросе было довольно трудно, так как ни в Собрании сочинений Лескова, ни в Собрании сочинений Чехова упоминание имени «Спинозы» не было объяснено в примечаниях.
Ясно было только одно: этот вопрос имеет отношение к цирку или к акробатическому танцу, а следовательно к истории хореографии.
Ответ я получил от искусствоведа В. М. Красовской, которая сообщила мне, что у Лескова и Чехова имеется в виду популярный гротесковый танцовщик Леон Эспи- ноза, испанец по происхождению, который служил в 1869 — 1872 годах в балетной труппе Большого театра в Москве, имея огромный успех у публики, особенно у посетителей «райка»... Вот этот самый Эспиноза, превратившийся в «Спинозу», и вошел в бытовую речь мещанских кругов в 70-90-е годы XIX века, пока не был забыт новым поколением. Судя по тому, что пьеса «Свадьба» была написана Чеховым в 1899 году, это произошло не так скоро.
Конечно, комический балетный артист Леон Эспиноза не может претендовать на то, чтобы считаться «исторической личностью», но всё же его переделанное имя настолько бытовало в народной речи, что вошло в произведения двух наших классиков. Именно это и дает ему право попасть в настоящую книгу в разделе «Язык и история». Здесь мы видим яркий пример того, как имя собственное — хотя в переделанном виде и временно может стать нарицательным...
* * *
Гораздо чаще встречается другое явление, когда фраза или слово на одном языке превращаются в новое слово другого (в данном случае — русского) языка.
Хотя об этом уже много писалось и это не входит в прямую задачу, поставленную настоящей книгой, можно вспомнить, что, например, немецкая фраза «liebe Sie» (либе зи) — «люблю вас», несомненно бытовавшая в кругах немецких ремесленников и военных людей, понаехавших в Россию при Петре I, — превратилась в русский глагол «лебезить»...
Любопытный след оставили в нашем языке и те французы, которые представляли собой жалкие остатки наполеоновской армии в конце Отечественной войны 1812 года: ведь «шаромыжник» — это видоизмененное «cher ami» (шэр ами) — «дорогой друг», — обращение голодных и оборванных французских солдат к русскому населению, а «шваль» — это «cheval» (шваль) — «лошадь», что дает представление о состоянии остатков французской конницы в самый последний период пребывания французов на русской земле.
Рассказывают, что слово «шантрапа» — тоже французского происхождения и получило свое начало от слов «chantera pas» (шантера па). что означает «не будет петь»...
Так якобы говорил какой-то знаменитый французский учитель пения, приглашенный в имение русского богатейшего вельможи-помещика, пожелавшего создать хор из крепостных мальчиков. Француз, проверяя слух и голоса будущих певчих, про всех, не годных для этого занятия, говорил по-французски: «не будет петь», после чего их уводили, как какую-то «шантрапу».
Вот отсюда и пошло слово «шантрапа», как определение сперва пустого, ненадежного человека, а потом и вовсе бродяги...
Такое объяснение, конечно, любопытно, но требует тщательной проверки.
