фонемы с теми звуками, которые ей соответствуют, и осмысливает данную фонему как реальный факт языка. Но это объединение есть только результат единства звуковых противоположностей. Фонема в этих случаях и сводится на свои огласовки, так что реально она в них только и существует, а с другой стороны, она ни в какой мере не сводится на них, потому что они – произносимы, она же – совсем непроизносима. Такие огласовки некоей фонемы, как «
и» в слове «
поминать», как «
е» в латинск. «
mens» или немецк. «
Mensch», как «
о» в латинск. «
moneta» или «
monumentum» или в виде нулевой огласовки, как в русск. «
мнить» или греч. «
mneme», предполагают одну и единственную фонему, которую даже нельзя и произнести. А она обязательно есть, потому что без нее все приведенные сейчас разноязычные слова не будут содержать в себе единого корня, и для них отпадет даже и сама сравнительная грамматика индоевропейских языков. Какая же это фонема? Она не произносима, потому что она есть сущность, идея, смысл, модель, принцип и т.д. всех указанных здесь огласовок как ее явлений. Следовательно, понять и объяснить единство этой фонемы с ее огласовками только и можно как диалектическое единство противоположностей.
Это единство противоположностей также рельефно ощущается и в той стихии становления, которая совершается внутри каждой фонемы и между разными фонемами, если только фонемная область вообще есть для нас отражение того становления, которое в непосредственном виде мы нашли в потоке живой речи.
Становящаяся (текучая) конструктивная сущность
Сейчас мы должны приступить к той категории, которая можно сказать, целиком отсутствует в современной фонологии и которая своим отсутствием весьма заметно ее обедняет [19]. Современная фонология вся построена на конструировании отдельных фонем. Но ведь живая речь вовсе не состоит из отдельных и между собою вполне изолированных звуков. В живой речи один звук настолько вливается в другой звук, что как бы мы членораздельно ни произносили какую-нибудь фразу или ряд фраз, у произносящего и у воспринимающего это произношение совершенно теряются образы отдельных звуков. Вся фраза или ряд фраз, а то, может быть, даже большая, длинная речь воспринимается нами как бы вне отдельных звуков и вне всякого их расчленения. Получается весьма любопытная диалектика: произносятся отдельные, вполне изолированные звуки, которые, очевидно, и понимаются как таковые и произносящим и слушателем; и тем не менее ни произносящий, ни слушатель совершенно не обращают никакого внимания на эти отдельные и друг от друга отличные звуки, а переживают всю составленную из них речь как нечто целое, нерасчленимое и неделимое, как некоторого рода сплошность и непрерывность.
Повторяем опять-таки, что здесь совсем не имеются в виду те редчайшие случаи в человеческом общении, когда самим предметом являются отдельные же звуки и их свойства. Естественно, когда учитель обучает ребенка грамоте или когда языковед говорит о переходе одного звука в другой, то во всех этих случаях изучаемые звуки и произносятся отдельно, и пишутся отдельно, и воспринимаются отдельно и понимаются как раз в своей раздельности и в своей изолированности. Однако преподавание или изучение фонетики – это слишком узкая область человеческого общения. За этими пределами существуют неисчислимые другие области общения, где не идет никакой речи ни о каких звуках и тем более не идет речи об их раздельном произношении, написании, восприятии, об их изолированном друг от друга понимании. Спросим себя теперь: неужели фонология только и должна ограничиваться одними изолированными фонемами? Неужели фонема была бы отражением живого звука и ее абстрактное конструирование коренилось бы в звучании реально-человеческого слова, если бы она только и говорила об отдельных фонемах?
К сожалению, до сих пор фонология только так и строилась. Все фонологи ограничивают свою задачу определением того, что такое фонема. Определять, что такое фонема – это не только очень хорошо, но и правильно; это безусловно необходимо для науки и без этого вообще не существовало бы самой науки фонологии. Но является ли это концом и завершением всей фонологии? Безусловно, это не конец, а только ее начало. Если фонема есть конструктивная сущность звука, то за исключением той редчайшей и очень узкой области, о которой мы сейчас говорили, никакой звук живой человеческой речи не существует отдельно от других звуков, а если он и существует, то он несет в себе нагрузку еще других особенностей данного звука, как, напр., мелодизм, интонация, экспрессия и т.д. и т.д., даже и в данном случае он не существует в речи изолированно от других ее элементов.
Но если все звуки живой речи сливаются в единое и нераздельное целое, то как же быть с фонемами, которые возникают в науке именно как отражение, пусть хотя бы и абстрактное, этой живой речи. Если мы говорим о конструктивной сущности звука, то, очевидно, мы должны говорить и о конструктивной сущности той смысловой нагрузки, которую данный звук несет в зависимости от фонетического контекста речи. А нагрузка эта заключается прежде всего в том, что данный звук входит в общую текучесть речи, несет на себе свойство этой текучести, например, в той или иной степени редуцируется или в той или иной степени оголяется, подчеркивается, выделяется из других звуков, даже противопоставляется им или сливается с ними. Необходимо, если мы говорим о конструктивной сущности звука, говорить также и о конструктивной сущности всей его контекстной нагрузки. И мы не ошибемся, если, исходя из непрерывного потока речи, отразим в нашей мысли также и этот непрерывный поток. Необходимо, чтобы кроме изолированных фонем мы изучали бы и фонемы в их непрерывной текучести, но только не в той непрерывной и глобальной текучести, не в той одноплановой и неосознанной непосредственности, с которой мы начинали построение фонологии как определенного рода системы языка и которая как начинается с непрерывного потока звуков, так этим же самым непрерывным потоком звуков и оканчивается. Наоборот, та новая непрерывность потока звуков, о которой мы сейчас говорим, есть конструктивная сущность этой непрерывности, как была у нас и всякая отдельная фонема тоже конструктивной сущностью звука. Нужно найти такие категории и такие термины, которые могли бы для нас обеспечить не просто непосредственную текучесть звуков, но именно конструктивную сущность этой текучести.
Другими словами, как это ни странно звучит с точки зрения абстрактной метафизики, наша звуковая сущность, лежащая в основе фонемы, тоже должна быть текучей, как текуча и сама живая речь, и тоже должна быть становящейся, как непрерывно становятся и все звуки живой речи.
Нам кажется, что математика могла бы здесь оказать языкознанию
