весьма существенную услугу. Ведь в математике имеется такое точное, т.е. точно формулированное понятие, как понятие
континуума. Этот континуум в математике вовсе не есть та наивная и непосредственная сплошность, с которой мы имеем дело в обыденной жизни и в обыкновенной человеческой речи. Этот континуум есть именно
понятие сплошности и текучести,
понятие непрерывности, а не просто сама непрерывность, воспринимаемая непосредственно, донаучно, как, например, непрерывность течения реки, непрерывность пространства между двумя предметами или непрерывность многих предметов, которые хотя и отличаются друг от друга, но воспринимаются как единое и нераздельное целое. Следовательно, математический континуум есть именно конструктивная сущность всякой реально-чувственной непрерывности. Им и нужно воспользоваться в языкознании тем работникам, которые стали бы задавать недоуменный вопрос: что это за конструктивная сущность, если она кроме прерывности еще и непрерывна? Этот вопрос задавали автору настоящей книги даже те, кто давно уже хорошо понял фонему, как конструктивную сущность звука.
Тут только нужно отдать себе отчет в том, что фонематическая область ни в каком случае не может состоять только из отдельных взаимноизолированных и прерывных фонем. Ведь ясно же, что при таком подходе фонология раз навсегда отрезает себе путь к пониманию фонемы, как отражения реального звука. Не можем же мы представлять себе человеческую речь в виде отдельных и взаимноизолированных звуков. Такую речь ведь нельзя было бы и понять, т.к. она вовсе и не была бы речью. Представим себе, что вместо предложения «идет дождь» мы сначала произнесли бы звук «и»; потом, забыв о существовании этого звука, произнесли бы звук «д»; затем, поскольку этот звук «д» тоже вполне самостоятелен, и предположительно рассматривается вне всякой связи со словом «идет», опять-таки забыли о его существовании; и далее вообще поступали бы таким же образом со всеми другими звуками, из которых состоит наше предложение, могли бы мы в этом случае произнести такое предложение, как именно предложение и можно ли было бы рассчитывать на понимание этого предложения нашим слушателем? Ясно, что и произносящий такое предложение и его воспринимающий, хотя оба они и базируются на отдельных изолированных звуках, входящих в это предложение, все же меньше всего воспринимают эти звуки изолированно, а воспринимают их как нечто целое, как нечто непрерывно становящееся, как общую сумму нераздельных и неразличимых звуков, как непрерывность, как континуум. Но тогда может ли фонология ограничиться описанием только отдельных фонем и не должна ли она также изучать такие типы следования этих фонем, которые внутри себя совершенно непрерывны или, вернее, прерывно – непрерывны?
Для усвоения теории фонемы в связи с теорией континуума необходимо преодолеть один предрассудок, который глубоко укоренился в обывательском сознании. Всегда думают так, что если речь зашла о сущности чего-нибудь, то эта сущность обязательно неподвижна и изолированна. Получается так, что как будто бы и вообще не существует никакой сплошной и вечно подвижной текучести. Эту действительность надеются охватить при помощи абстрактно неподвижных категорий. Но ясно, что такое представление о действительности есть только тяжелое и мрачное наследие тех старинных времен, когда и на самом деле не могли отразить в мысли именно текучую и становящуюся действительность, а отражали только ее отдельные и разрозненные точки. Ясно и то, что раз заходит речь об отражении текучей действительности в мысли, а мысль имеет своей главной задачей устанавливать сущность предметов, то и мысль должна отражать текучесть вещей, т.е. отражаемые в мысли сущности вещей тоже должны быть текучими и становящимися, каковой является и сама действительность.
Это прекрасно понимал Ленин, который писал [20]:
«…Человеческие понятия не неподвижны, а вечно движутся, переходят друг в друга, переливают одно в другое, без этого они не отражают живой жизни. Анализ понятий, изучение их, „искусство оперировать с ними“ (Энгельс) требует всегда изучения движения понятий, их связи, их взаимопереходов».
«В собственном смысле диалектика есть изучение противоречия в самой сущности предметов: не только явления преходящи, подвижны, текучи, отделены лишь условными гранями, но и сущности вещей также [21]».
«Понятия человека»… «должны быть также обтесаны, обломаны, гибки, подвижны, релятивны, взаимосвязаны, едины в противоположностях, дабы обнять мир» [22].
Этим окончательно решается вопрос о непрерывном следовании фонем, если только фонемы конструируются для того, чтобы существенным образом отражать живую и подвижную человеческую речь. Вернее же сказать, вопрос этим не решается, а только еще ставится. Теоретикам языка необходимо углубиться в построение математического континуума, т.е. в те категории, из которых складывается само понятие континуума. Тогда, при условии перевода этих математических категорий на язык лингвистики, мы и получим учение о непрерывных переходах одной фонемы в другую, что необходимо для преодоления дискретных представлений о фонеме, из которых состоит современная фонология.
Необходимо заметить еще и то, что фонематический континуум должен соблюдаться и формулироваться не только в порядке следования одной фонемы за другой, в условиях живого потока речи, т.е. не только линейно и одномерно, но также и в порядке сильной или слабой значимости каждой отдельной фонемы, т.е. в порядке разной ее, так сказать, вертикальной, или парадигматической значимости. В этих случаях в фонологии говорят о фонемах в сильном и слабом положении. Взятое само по себе, такое описание фонем, конечно, совершенно правильно. Однако не нужно забывать, что здесь мы имеем дело именно только с описанием фонем, а не с их конструированием и, уж тем более, не с их диалектикой.
Когда мы говорим «рог» и «рок», то для многих языковедов является большим вопросом, считать ли две конечные заднеязычные согласные в этих словах, т.е. согласные «г» и «к», одной фонемой или двумя фонемами. Очевидно, вопрос этот возникает только для таких языковедов, которые не понимают фонемы как конструктивной сущности звука. То, что реально здесь слышится, есть один-единственный взрывный заднеязычный, не имеющий никакого смыслоразличительного значения. Для последовательного фонолога, который вовсе не базируется на буквальном отражении произносимых звуков, тут, конечно, две фонемы, а не одна фонема. Но необходимо согласиться, что это, так сказать, слабые фонемы, потому что они обобщают собою меньшее количество слов, чем это могло бы быть в других позициях этих фонем. Но возможны и более «сильные» фонемы; а, мы бы сказали, по силе и слабости можно различать огромное, если не прямо бесконечное количество фонем. Если мы возьмем, например, заднеязычные и губные в конце или в середине слова с точки зрения их твердости или мягкости, то они будут обладать уже гораздо большей фонологической силой, хотя сила эта, с точки зрения различения смысла, все еще достаточно мала. Самой большой различительной силой, очевидно,
