Ознакомительная версия.
Смена мировоззренческих взглядов сказалась в творчестве писателей и изографов. Происходящие перемены особенно заметны в иконе.
Постепенно, к концу XVI века, обратную перспективу вытесняет привычная для нас линейная перспектива. Изограф взглянул на мир глазами обыкновенного человека. Линии предметов потянулись от зрителя к центру иконы и сошлись где-то в глубине бесконечности. Наблюдателем мироздания стал человек.
В результате значительных изменений в мировоззрении в центре мироздания и, как следствие, в центре внимания литературы, оказался человек. Возник интерес к личности, к поступкам, чувствам и мыслям человека, отразившийся в исторической литературе и возникновении в XV веке оригинальных бытовых повестей. В произведениях появилась личностная оценка писателем происходящих событий. Так наряду с официальной точкой зрения в литературе стал проявляться частный взгляд на историю и личности.
Именно в XVI в. происходит «обнаружение» человека. Это повлекло за собой развитие в литературе авторского начала, психологизации личности и т. д. (Андрей Курбский, Иван Грозный).
Конечно, XVI век еще нельзя сравнивать с XIX веком, с расцветом глубоко психологической русской прозы, но все же к концу XVI века наметился существенный поворот во взглядах на человека. Из творения, подвластного двум началам – добра и зла – он постепенно превращался под пером писателей в мыслящую, способную к познанию (но пока еще не к самопознанию) личность.
2.2.1.2. Осмысление творчества и писательского труда
Конец XV в. – 30-е годы XVII в. можно назвать вторым периодом в развитии писательского сознания, поскольку это – эпоха рационализации сознания, смены теоцентрического мировоззрения на антропоцентрическое и проявление рассудочного начала в писательском творчестве.
До начавшейся в начале XVII века секуляризации сознания мировоззрение древнерусского книжника было религиозным, и основой для понимания как отдельного древнерусского творения, так и всей средневековой словесности в целом, служило Православие. Писательское творчество осмыслялось как Божественный акт. Писатель, а точнее – «списатель», выступал по послушанию как посредник в передаче в письменах сакрального смысла, открытого ему по Благодати. В процессе писания осуществлялась синергетическая связь Бога и человека. Другими словами, творчество воспринималось как общение с Богом, а писательский труд – как словесное со-творчество с Богом (Бог есть Слово). Поэтому произведение не признавалось результатом волевого усилия самого писателя, не было авторского осмысления текста как собственного творения, не было и авторской собственности на текст. Его свободно переписывали и изменяли последующие «редакторы».
В XI–XV веках была высока, даже очень высока, ответственность за высказанное (написанное слово). Но это была ответственность за следование соборному, устоявшемуся мнению, которое автор не нарушает, не искажает. Собственно авторское участие (задание) в том и заключалось, чтобы не исказить, а донести Истину, почерпнутую по Благодати или в Святом Писании и обитающую в коллективном сознании в книжной среде. Автор несет ответственность за ненарушение истины! Смысл – быть как все.
Хотя в XVI веке наиболее образованную часть общества еще составляло духовенство, а в области просвещения прочные позиции занимали монастыри, тем не менее на смену религиозному сознанию и теоцентрическому мировосприятию, присущему XI–XV вв., приходит эпоха рационализации сознания и развития антропоцентрического мировоззрения (конец XV в. – 40-е годы XVII в.). Человек оказывается в центре внимания (в том числе и литературы), поскольку пребывает в процессе «домостроительства» – обожения личности. Его мысли – это зеркало состояния его души, лично его души. Отсюда заметно проявление рассудочного и личностного начал в писательском творчестве.
Происходит зарождение авторского начала, особенно в публицистике XVI в. и исторических повестях «Смутного времени». Писатели стремятся выразить собственное мнение. Автор стал отвечать за свое личное слово, им сказанное (Максим Грек, Иван Пересветов, Андрей Курбский, Иоанн Грозный). Хотя и сохраняется соотнесенность Священное Писание – сочинение, но в нем уже выражается личное понимание Истины (Священного Писания), личное восприятие событий (царского служения, устроения государства, толкование Промысла и т. д.). Автор осознает, что это его личное мнение, за которое он отвечает пред Богом, а потому подписывает сочинение своим именем (от Бога его не утаишь), тем самым признает личную ответственностьза сказанное (написанное). Это еще не осознание своего личного «я», как будет в XVII веке (скажем, у Аввакума), а осознание личной ответственности пред Богом.
На стадия рационализации сознания и антропоцентризма, заметно проявление разумного, т. е. рассудочного начала в творчестве писателей. Не случайно это время господства публицистики, где наиболее зримо проявляется и авторская позиция, и логические приемы (индукция – у Курбского), и рассуждения, и, наконец, вымысел.
Писатель предпочитает отстаивать свою личную точку зрения, нежели истину, становится советчиком, а не учителем. В произведениях доминирует «естественный разум», темы мирской жизни.
Эти обстоятельства дали преподобному Нилу Сорскому возможность заметить: «Суть бо писания многа, но не вся Божественна суть».[237] То есть не все сочинения осмысляются монахами, писателями и читателями уже как Боговдохновенные.
Поэтому писателям и приходится оправдываться, описывая не духовный подвиг святого, а мирские дела князя: «Благоволение убо моего сердца и молитва еже к Богу, и сведител ми есть о семъ Богъ, яко же не лжу».[238]
Преподобный Иосиф Волоцкий писал в «Просветителе» «о двух способах познания истины: духовном и естественном. Первый – ординарное Откровение, второй является собственно человеческим, хотя и несовершенным, но не бесполезным в богопознании».[239]
Андрей Курбский также различает две части ума – зрительную (созерцательную, помышляющую о Боге) и делательную (управляющую человеком): «Ум человеческий мудрые разделяют на две части. Одну из них называют зрительной (созерцательной), ибо она не имеет отношения к чувствам, но лишь помышляет о Боге, мечтает о бесплотных силах. А другую часть, которая стоит ближе к чувствам и сердечным помыслам, приносимым послами внутренних чувств, называют деятельной; эта часть ума рассуждает и управляет (человеком) и дело производить повелевает». То есть он выделяет «мысленный ум» и «естественный разум». «Мысленной же жизни и разумной свойственно движение вольное и самовластное по естеству; по этойпричине человек самовластен по естеству и волю свою приобретает естественным путем».[240]
Пишущий по воле своей и «хотению» дает и собственную оценку деяний помазанника Божия – царя (как князь Андрей Курбский), вносит в мирские сочинения «оправданный» (с идеологической точки зрения) вымысел (Иван Пересветов).
Прежде была совершенно иная установка, выраженная в словах старцев преподобному Епифанию Премудрому: «Яко же бо нелепо и не подобает житиа нечестивых пытати и писати, сице не подобает житиа святых мужъ оставляти, и не писати и млъчанию предати, и в забытие положити».[241] Но эти изменения в отношении к предмету изображения касаются мирской литературы, пребывающей в стадии становления. В творчестве агиографа сохраняется прежний подход, ибо говорит он о следовании святым путем Христовым, то есть об Истине.
Так, только по принуждению архиепископа Геннадия, то есть по послушанию, отец Досифей берется за «Житие преподобных Зосимы и Савватия Соловецких», о чем он дважды сообщает: «Ведомо вамъ буди о семъ, понужену ми сущу архиепископом новгородским Геннадиемъ, по летехъ же некыхъ и азъ понудихъ себе на дело се».[242] Ниже еще раз говорится об этом. Интересна и еще одна деталь – о привлечении к написанию жития соловецких святых и митрополита Спиридона и оценка его участия архиепископом Геннадием, переданная отцом Досифеем: «Сия же везохъ ко архиепископу Геннадию, онъ же почетъ и похвали зело, и начать блажити мя, глаголя: «Како ты, брате, селико имый разума, и отрицаешися святыхъ жития писати? Се воистину добро!» И рекохъ ему: «Прости мя, владыко святыи, не мое се творение!» И поведахъ вся по ряду, како и от кого сотворена суть. Онъ же рече ми: «Благословенъ ты от Бога, чадо, яко такова благоразумна мужа обрете! Сий человекъ в нынешняя роды беаше столпъ церковныи, понеже измлада извыче Священная Писания, и чюденъ бяше старець житиемъ … "».[243]
По сути, в его собственном житии и творении митрополита Спиридона нашло, по-прежнему, отражение синергии творчества. Она присуща духовным писателям.
Предшествующую традицию «творческого сослужения Творцу» выражает виленский проповедник Стефан Зизаний: «Абысмо не показали свои слова, кажучи в церкви. Если свои мовлю, нашто ж мовлю, а если Божии оповедаю, то от Духа Святаго ознаймую, – приймите тую науку».[244]
Ознакомительная версия.
